Рыцарь темного солнца - Валерия Вербинина

Понуро, Мадленка возвращалась по полутемным переходам к себе, а стражи ее, звякая шпорами, шли на шаг позади нее.

Глава 7,

в которой Мадленка познает всю глубину человеческого коварства

Во вторник слушания возобновились, но Мадленку уже ни о чем не просили рассказывать. Допросили остальных свидетелей, чьи показания ничего не стоили, ибо были призваны характеризовать Мадленку с той лишь точки зрения, можно ли доверять ей или нет. Вызывали слуг, Августа, Дезидерия, литвинку, даже самого князя Диковского.

А вот потом обвинители с удвоенной энергией принялись за Мадленку. Ей задавали конкретные вопросы, она отвечала; если же пыталась уклониться и увести разговор в сторону, ее грубо обрывали. Допрашивали в основном епископ Флориан и молодой священник, аббат Сильвестр, которого она вчера приструнила и который, судя по его едким нападкам, не забыл этого. Мадленку изумляло, как много они жаждут знать о ней. Раньше никто ею особо не интересовался, а теперь вдруг ее персона оказалась в центре всеобщего внимания. Девушку спрашивали, хорошо ли к ней относились в отчем доме, нравилась ли ей мать-настоятельница и что Мадленка почувствовала, увидев ее мертвой. Спрашивали о крестоносце, о том, как она вообще относится к рыцарям. Спросили даже неожиданно, пришелся ли ей по вкусу Мальборк, но Мадленка не попалась в ловушку, заявив, что о Мальборке не знает ровным счетом ничего, кроме того, что это крепость, расположенная где-то на севере, которую никто не смог взять. Епископ Флориан любопытствовал, что она думает о короле и является ли ревностной католичкой. Аббат Сильвестр зачем-то допытывался, девственница ли она, не было ли у нее любовника. Словом, Мадленка порою чувствовала себя как травинка, которую несет бурным потоком, и не знала, прибьет ли ее когда-либо к надежному берегу, где ей уже нечего будет опасаться.

В четверг ей начали угрожать. Аббат объявил, что им доподлинно известно, что она лжет или, по крайней мере, утаивает часть правды. Епископ Флориан вмешался, мягко отчитал своего коллегу и с печалью в голосе довел до сведения Мадленки, что она не отдает себе отчета в опасностях, которые ей угрожают. Укрывая преступников, она оказывает себе плохую услугу и предает свою бессмертную душу.

– Как я, слабая девушка, могу кого-то укрывать? – спросила тогда Мадленка. – И потом, святые отцы, если вам все равно известно более, чем мне, то чего же вы от меня добиваетесь? Я ведь не могу сказать вам больше того, что знаю! Или вы хотите, чтобы я и впрямь лгала вам?

Епископ Флориан с заметным неудовольствием обратился к аббату по-латыни, и Мадленка, напрягши слух, уловила: «Сильна, ничего не скажешь», «В логике ей не отказать». «Дьявол ее научил этой логике», – горько отозвался аббат.

«Не дьявол, а синеглазый Боэмунд», – с удовлетворением отметила про себя Мадленка.

Но то, как проходил суд над ней, внушало ей беспокойство. Вначале подразумевалось, что она подозревается в двух убийствах – княгини Гизелы и самозванки. Потом о самозванке вроде бы все забыли, а когда Мадленка потребовала, чтобы судьи прежде всего выяснили, откуда взялась данная особа и кто подстрекал ее выступить под чужим именем, епископ отнесся к ее словам с явным неодобрением. Получалось, что самозванка никому не нужна и не интересна, и даже если бы Мадленка убила ее в припадке гнева за то, что та выдавала себя за нее, никто бы особенно не опечалился. По крайней мере, такое заключение Мадленка сделала из некоторых намеков епископа и его помощника. Но потом девушка заметила, что, помимо княгини, ей пытаются также вменить в вину и нападение на настоятельницу. Причина? Пожалуйста: Мадленка не хотела в монастырь, у нее был любовник, о котором судьям ничего не известно, он-то все и организовал, а она, Мадленка, лишь разыгрывает из себя невинную овечку, на деле не только соучастница преступления, но и подстрекательница к нему. Кстати, уверяли ее, данная версия с успехом объясняет, почему из всего каравана выжила она одна, а также то, отчего нападение произошло именно в тот момент, когда по просьбе Мадленки караван остановился. Да попросту она знала о готовящемся деле, вот и все.

«Ловко, ничего не скажешь», – думала рыжая Мадленка, бледнея от злобы.

По приказу епископа ей пришлось подвергнуться унизительному осмотру, после которого хмурая повитуха объявила, что Мадленка и впрямь нетронутая девственница, virgo intacta. Однако забавным образом заключение сие ничего не дало: аббат Сильвестр нашелся: мол, планировавший-де нападение приятель девушки только намеревался сделаться ее любовником. И вопрос повис в воздухе.

Мадленка чувствовала, что над ней сгущаются тучи, но не падала духом. Скорее наоборот: чем реальнее становилась угроза ее жизни или заточения по приговору в каком-нибудь монастыре до конца дней, тем большие внутренние силы она в себе ощущала. Ей становилось смешно, когда она думала, что если дело так пойдет и дальше, то ей припишут все предыдущие преступления человечества вплоть до Евиного греха с яблоком с древа познания. Из Кракова вернулся удрученный пан Соболевский: он сообщил, что ему не удалось даже пробиться к королю. От ее друзей – Боэмунда и Лягушонка – по-прежнему не было вестей, и Мадленка даже сомневалась, стоит ли на них надеяться. В конце концов, их знакомство было не таково, чтобы они возгорелись желанием вызволять ее из беды, причем с риском для собственной жизни.

В свободное время Мадленка вышивала, а то просто сидела, сложив руки на коленях, и смотрела на голубей, воркующих под окном. Они, по крайней мере, были свободны лететь куда хотели, и Мадленка завидовала, что она не птица.

Ее стали интересовать самые пустячные вещи. Как-то раз она битый час вглядывалась в трепещущее пламя свечи и для себя открыла, что язычок пламени – багровый, а если внимательнее приглядеться – раздвоенный. Огонек набухает, ослепительно вспыхивает, затем становится у́же, тянется вверх и тихо оседает, прежде чем разгореться снова. «Надо же, – думала потрясенная Мадленка, – я никогда прежде этого не замечала!»

Однажды к ней в покои заглянула Анджелика, по счастью, без своего проклятого горностая. Литвинка объявила, что все знает о суде и не верит, что Мадленка в чем-либо виновата. Это были именно те слова, которых так жаждала девушка, и когда Анжелика с загадочной улыбкой пригласила ее бывать у нее, поколебавшись, согласилась.

Разумеется, литвинка была вовсе не тем человеком, который мог сказать подобное от чистого сердца, и именно поэтому Мадленке было особенно интересно узнать, чем же вызвано ее неожиданное сочувствие. Кроме того, поскольку девушка не сомневалась, что та каким-то загадочным образом связана с происшедшим, ей не терпелось разобраться, какова роль красавицы во всем произошедшем и происходящем. Могло быть и так, конечно, что Анджелика не имеет никакого отношения к четкам настоятельницы, ни с того ни с сего оказавшимся у ее служанки, а ее внезапно вспыхнувшее расположение к Мадленке объясняется элементарным капризом и еще тем, что литвинка, подобно кошкам, ластится только к тем, кто не хочет ее вовсе знать. Все могло быть. Но все ведь могло быть и иначе, а Мадленка не довольствовалась полуправдой. Ей нужно было знать, причем знать наверняка.