Джон Р. Р. Толкин. Биография - Хамфри Карпентер

Это было почти неизбежно. Толкину больше не хотелось сочинять сказки, подобные «Хоббиту»; он стремился вернуться к своей серьезной мифологии. И теперь он мог это сделать. Новая история оказалась тесно связана с «Сильмариллионом» и должна была приобрести высокий смысл и благородный стиль последнего. Нет, конечно, хоббиты по-прежнему оставались хоббитами, малорослым шерстолапым народцем с забавными именами вроде Бэггинсов или Гэмджи (из семейной шутки про Папашу Гэмджи родился персонаж с таким именем, а главное — появился его сын Сэм, которому предстояло стать одним из главных героев книги). В определенном смысле хоббиты попали сюда случайно из более ранней книги. Однако теперь Толкин впервые осознал всю значимость хоббитов для Средиземья. Тема его новой книги была широка, но центром ее оказалась отвага этого малорослого народца, и сердцем ее стали трактиры и сады Шира, воплощение всего, что было дорого Толкину в родной Англии.

Теперь, когда выявилась суть сюжета, переделок и тупиков стало меньше. Вернувшись из Сидмута домой, осенью 1938 года Толкин провел немало часов, трудясь над романом, так что к концу года была уже готова немалая часть того, что потом стало книгой II. Работал он обычно по ночам, как то вошло у него в привычку, грелся у бестолковой печки в своем кабинете на Нортмур-Роуд и писал ручкой-вставочкой на оборотных сторонах старых экзаменационных сочинений, так что немалая часть «Властелина Колец» перемежается обрывками давно забытых студенческих эссе. Каждая глава начиналась с небрежно накорябанного, зачастую совершенно нечитабельного наброска; набросок затем переписывался уже начисто и наконец печатался на «Хаммонде». Единственное крупное изменение, которое оставалось внести, касалось имени ключевого персонажа. Спустя какое-то время, летом 1939 года Толкин подумывал переделать все, что уже написал, и начать заново, сделав главным героем все-таки Бильбо — очевидно, исходя из принципа, что в первой и второй книге главный герой должен быть один и тот же, — но потом все же решил использовать хоббита Бинго. Но имя Бинго теперь сделалось для него уже совершенно неприемлемым, поскольку книга приняла чересчур серьезный оборот, и потому Толкин заменил Бинго на Фродо, имя, принадлежавшее ранее одному из второстепенных персонажей. И так оно и осталось.

Примерно в то же время, когда Толкин решил назвать свою книгу «Властелин Колец», Чемберлен подписал с Гитлером Мюнхенское соглашение. Толкин, как и многие его современники, опасался не столько Германии, сколько Советской России: он писал, что ему «отвратительно быть среди тех, кто заодно с Россией», и добавлял: «Сдается, что Россия, вероятно, в конечном счете куда более виновна в нынешнем кризисе и выборе момента, нежели Гитлер». Однако это не значит, что, поместив Мордор (цитадель зла во «Властелине Колец») на Востоке, Толкин создал аллегорию современной политики, поскольку Толкин сам утверждал, что это было «обусловлено требованиями повествования и географии». В другом месте он подчеркивает необходимость различать аллегорию и параллелизм: «Я терпеть не могу аллегории во всех ее проявлениях, и всегда терпеть не мог, с тех пор как сделался достаточно взрослым и бдительным, чтобы почуять ее присутствие. Мне куда больше нравится история, реальная или выдуманная, с ее разнообразными параллелями в мыслях и опыте читателей. Я думаю, многие путают «параллелизм» с «аллегорией»; но первый основан на свободе читателя, в то время как вторая навязывается автором». Как писал о «Властелине Колец» К. С. Льюис: «Все это было придумано не затем, чтобы отразить какую-то конкретную ситуацию в реальном мире. Наоборот: это реальные события начали до ужаса соответствовать сюжету, являющемуся плодом свободного воображения».

Толкин надеялся продолжить работу над книгой в первые месяцы 1939 года, но его все время отвлекало то одно, то другое. Помимо всего прочего, в начале марта ему предстояло прочесть в университете Сент-Эндрюз обещанную лекцию памяти Эндрю Лэнга. В качестве темы Толкин избрал то, о чем первоначально собирался говорить в студенческом обществе Вустер-Колледжа годом раньше: волшебные сказки. Тема казалась подходящей, поскольку была тесно связана с самим Лэнгом; к тому же Толкин много размышлял об этом, пока работал над новым произведением. «Хоббит» был явно предназначен для детей; «Сильмариллион» — для взрослых; однако Толкин сознавал, что с «Властелином Колец» все обстоит не так просто. В октябре 1938 года Толкин написал Стэнли Анвину, что его книга «забывает о “детишках”» и становится куда более страшной, чем «Хоббит». И добавил: «Может быть, она окажется совершенно неподходящей». Но при этом Толкин остро ощущал, что волшебные сказки вовсе не обязательно предназначены для детей. И большую часть лекции он намеревался посвятить именно доказательству этого тезиса.

Он уже касался этой важной темы в поэме «Мифопея», написанной для Льюиса много лет назад, и теперь решил процитировать отрывок из нее в своей лекции:

Не с ложью ищет человек сродство,Но мудрость постигает у Того,В ком — Мудрости исток. Хоть отчужден,Не вовсе пал и умалился он.В опале он — но и в таком обличьеХранит лохмотья прежнего величья.Он — со-творец; в нем отраженный свет,Как в зеркале, дробится; белый цветДает тонов и красок сочетанья,Что обретают плоть и очертанья.Пусть эльфами и гоблинами мыЗаполним мир, пусть из лучей и тьмыТворим богов, какие нам по нраву,И их обители — в том наше право(К добру иль к худу). В мире сотворенномТворим и мы, верны его законам.

Образ «человека, со-творца» явился в некотором смысле новым способом выразить то, что часто называется «добровольным подавлением недоверия», и Толкин сделал это основным содержанием лекции.

«На самом деле, — пишет он, — создатель истории оказывается успешным “со-творцом”. Он создает Вторичный мир, куда мысленно можете войти и вы. Внутри этого мира все, о чем он рассказывает, — “правда”: оно согласуется с законами этого мира. А потому до тех пор, пока вы как бы “внутри”, вы в него верите. Но как только возникает недоверие, чары рушатся: волшебство или, точнее, искусство потерпело крах. И вы снова оказываетесь в Первичном мире и глядите на неудавшийся Вторичный мирок снаружи».

В этой лекции Толкин выдвинул достаточно много тезисов — быть может, даже чересчур много для вполне убедительной аргументации. Но в конце ее Толкин настойчиво утверждает, что нет у человека предназначения выше, чем «со-творение» Вторичного мира, подобного тому, который сам Толкин создавал во «Властелине Колец», и выражает надежду, что в некотором смысле эта история и вся связанная с нею мифология могут оказаться «правдой». «Каждый писатель, создающий вторичный мир, — заявлял он, — желает в какой-то мере быть настоящим творцом или надеется, что черпает свои идеи из реальности; что характерные особенности этого вторичного мира (если не все его детали) выведены из реальности или вливаются в нее». Толкин даже заходил настолько далеко, что утверждал, будто написание такой истории, как та, над которой он работал сейчас, — дело исключительно христианское. «Христианину, — говорил он, — теперь дано понять, что все его способности и стремления исполнены смысла, который тоже подлежит спасению. Милость, которой он удостоен, столь велика, что он, вероятно, не без оснований осмеливается предположить: мир его фантазий, возможно, действительно помогает украшению и многократному обогащению реального мироздания».