Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич

Иосиф Виссарионович вздрогнул, понимая, что слишком громко стал говорить, и перешел снова на бормотание, близкое к шепоту:

— И за это меня не презирай. Ты знаешь, за что. Я ведь еще мужчина в самом соку, куда от природы деваться. Грешен. Не изменял покамест, но… На многих иной раз посмотришь и залюбуешься. И начнешь мечтать. В артистку Орлову почти влюбился. Но преодолел это в себе. А сейчас новая кухарка на Ближней даче мне нравится. Вроде бы не такая уж красавица, но необыкновенно веселая. Прости, Татька, что мне в тебе не хватало веселости. Нет у нас ничего такого, да она и замуж только что вышла, стала Истомина, а была Жбычкина. Но Истомина хорошо для роковой женщины, актрисы там… А этой Жбычкина даже больше подходило.

Он опять горестно вздохнул, думая о том, что весь этот разговор уж очень сам по себе театрален и глуп, ведь неужели душа Нади могла сейчас прилететь сюда, где в гробу лежат кости, одетые в тлен, и выслушивать его горестные речи?!

Да и какая ей, Надиной душе, разница, в кого он влюблен, в Орлову, Истомину или Жбычкину? Тоже мне, нашел место для исповеди. Но, разговаривая с Татькой, подобно какому-то простодушному старичку из русской классической литературы, он испытывал облегчение.

— Ну, и Эйзенштейна твоего, которого ты все время с пеной у рта защищала, решил на сей раз по головке погладить. Реализма от него я так и не дождался. «Александр Невский» все равно снят в экспрессионистической манере, но уже ближе к реализму, зрителю понравится. Полезная фильма. Дам ему орден Ленина, этому котеночку, как говорит наш новый председатель по делам кинематографа.

Он улыбнулся, устыдился своей улыбки и долго-долго сидел молча. Потом медленно встал с мраморной скамейки, чувствуя, как затекли ляжки и в них теперь горячо хлынула кровь, креститься не стал, но совсем неслышно прошептал:

— Упокой, Господи, душу усопшей рабы твоей Надежды и прости ей вся согрешения ея вольные и невольные.

Медленно направился в сторону ждущего у ворот Власика и вскоре садился в теплое нутро бронированного лимузина, рассчитанного аж на семерых.

— На Ближнюю? — спросил Палосич таким голосом, будто только что вернулся с похорон.

— На Ближнюю, — тихо ответил вдовец.

На следующий день он узнал, что Комитет по делам кино единодушно одобрил фильм «Александр Невский», и, довольный, пробурчал:

— Еще неизвестно, кто кого одобрять должен, они — Александра, или Александр — всю эту шантрапу.

После просмотра новой ленты Эйзенштейна и посещения могилы жены он испытал чувство облегчения, будто какой-то важный этап пройден, враги потонули в ледяных водах Чудского озера, а ведь там, среди потонувших, были и виноватые псы-рыцари, и безвинные кнехты, коих тевтонские поработители притащили с собой из своих поместий.

Он искал оправдания террору, затеянному с его благословения в прошлом году, и не находил их, как больной ищет средства от боли, не в силах найти лекарства от болезни. Он понимал, что виноват перед тысячами людей, но виноват точно так же, как все великие государственные деятели в истории. И Иосиф Суровый вставал на кровавые ковры в один ряд с Иваном Грозным и Петром Великим.

В тот же день, когда КДК одобрил «Александра Невского», Сталин вызвал к себе в кабинет Ежова и приказал ему сворачивать репрессии. Николай Иванович оторопел, у него уже имелся разработанный план по расстрелам на первое полугодие следующего года, на Бутовском полигоне в «Коммунарке» вырыли несколько свежих рвов, и он заартачился:

— Не время, товарищ Сталин. Число врагов уменьшилось, но весьма незначительно. Преступно будет взять и закончить дело там, где оно только начинается.

— Преступно? — вскинул бровь Сталин. — Так, может, за это преступное решение вы и на меня заведете дело?

— Если кто бы то ни было совершает нечто, что можно квалифицировать как преступное и антинародное деяние, каждый подлежит аресту, — нагло заявил нарком внутренних дел. — И если кто-то докажет, что нарком Ежов тоже совершал преступные деяния, направленные против социалистического отечества, то и Ежова… — И Николай Иванович постукал указательным пальцем себе в затылочную кость, издавшую при этом звук, как если бы в голову Ежова постучался дятел.

— Надо будет, и Ежова призовем к ответу, — ледяным голосом произнес Хозяин. — Идите и выполняйте приказ секретаря ЦК ВКП(б) Сталина. Разнарядок на количество больше не будет. Смертные приговоры без состязательного судебного рассмотрения прекратить. Вы меня поняли?

— Слушаюсь, товарищ Сталин.

И в эти же дни из Германии стали приходить новости о «хрустальных ночах» — крупномасштабных кровавых погромах. Гитлер начал объявленное им окончательное решение еврейского вопроса. Евреев убивали на улицах и в синагогах, арестовывали, отправляли в концлагеря и там подвергали истязаниям, от которых они гибли тысячами.

С тех пор как крикливый Адольф заявил, что борьба с большевизмом есть составная часть общей борьбы с мировым еврейством, а также — что территория Германии в будущем в десятки раз увеличится за счет территории нынешнего СССР, никаких надежд на дружбу с бесноватым фюрером Иосиф Виссарионович не питал. Понимал, что нужно поддерживать хотя бы какие-то добрососедские отношения и тем самым оттянуть сроки начала войны с Гитлером, но знал: рано или поздно немецкие фашисты придут к нам с мечом. И, даст бог, от меча и погибнут!

Сейчас же он дал добро на проведение по всей стране митингов и демонстраций, показывающих возмущение советских людей погромами в Германии. На митингах с пламенными речами выступали и кинематографисты, особенно братья Васильевы, Александров и Довженко. И в это же время повсюду шли показы и обсуждения эйзенштейновского «Александра Невского»; все понимали, что фильм предваряет собой грядущую эпоху нового тяжелейшего противостояния России и Европы в лице нацистской Германии. И накануне смертельной схватки необходима полная централизация власти, чтобы, когда враг схватит за горло, народ не метался, кого ему слушаться — Сталина, Бухарина, Зиновьева, Тухачевского или кого-то еще. Этих кого-то олицетворял предатель, псковский воевода Твердило, и в финале Александр отдал его на растерзание толпы.

Впрочем, после строгого приказа Сталина главнокомандующий Большим террором Ежов с огромной неохотой, но все же принялся репрессии сворачивать. Во все концы страны перестали лететь черными стервятниками разнарядки на то, сколько нужно выявить и расстрелять врагов народа — тысячу, две или три, а свежевырытые рвы в «Коммунарке» теперь заполнялись очень медленно, расстрелянных приходилось посыпать известью, покуда ров не насытится трупами. К тому же там больше не расстреливали, привозили убитых из московских тюрем.

А вскоре и самого Ежова сняли с должности наркома внутренних дел, его место занял Берия, который сразу же взялся арестовывать всех носителей ежовых рукавиц, а сам Николай Иванович довольствовался пока должностью наркома водного транспорта, но всем было ясно, какова его ближайшая участь.

Киношники, еще так недавно неделю гулявшие в «Метрополе», празднуя отставку и арест Шумяцкого, теперь выли под пятой Дукельского, и в новогоднюю ночь Молотов докладывал Хозяину:

— Стонут, бедненькие, жалуются: мол, начальник кино режет по живому, запрещает каждую вторую картину, особенно на современную тематику, из трех фильм две на историческом материале. А современные Дукельский выпускает только самые бездарные. А если и выйдет нечто путевое, то затеяно и пущено в пэ-производство еще при покойном Борисе Захаровиче. Из ста пятидесяти режиссеров задействованы двадцать-тридцать. Самый существенный факт тот, что на картины, запрещенные Дукельским, потрачено десять миллионов рублей, и все впустую. Жалуются, что Семен Семенович груб и невежествен, плохо ра-азбирается в искусстве вообще и в кино в частности. Учитывая, что каждая из зарезанных им картин принесла бы по десять миллионов, подсчитали, что ущерб го-осударству нанесен мэ-мно-ногомиллионный.

— Зато себе ни копейки в карман не кладет, — усмехнулся Сталин. — Так что же, печатать эту статью в «Известиях»?