В тени кремлевских стен. Племянница генсека - Любовь Брежнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Теперь ты знаешь, что такое «слава»? – спросила я отца.
– Знаю, – грустно улыбнулся он. – Это девка, которая соблазняет слабых. Растлив одних, она равнодушно их бросает и уходит растлевать других. Так и бродит, ищет жертвы.
Заговор. Перестройка
– Как вы находите эти лица?
– Они затасканы.
– Неужели время их не пощадило?
– Никоим образом.
– Так-с, а души?
– Увы, души искалечены до неузнаваемости, просто гроша ломаного не дашь.
Саша Соколов
…и сатана… отвратил их с пути,
и они не идут прямо…
Коран. Сура «Муравьи»
Как-то в середине 70-х годов мы с отцом поехали к Леониду Ильичу на дачу в Заречье-6.
Генеральный секретарь редко бывал в своей московской квартире на Кутузовском проспекте. Он любил природу, своих собак и не переносил городского шума.
Самым близким из его окружения в этот период стал Александр Яковлевич Рябенко. Будучи начальником охраны, «Шура», как называл его дядя, выполнял обязанности личного шофёра, а также собеседника, партнёра по играм и охоте.
Однажды, когда Леонид Ильич спустился в урановую шахту, за ним последовал и Рябенко. Защитного костюма для него не нашлось, и он, получив большую дозу радиации, тяжело болел. Мой дядя корил себя за это до конца своей жизни.
Меня всегда поражала скромность и тактичность Александра Яковлевича. Будучи фактически членом семьи, в которой все его уважали и любили, он держал определённую дистанцию, оставаясь корректным и не переходя границ дозволенного, чем грешили некоторые из окружения генерального секретаря.
Ко мне он относился по-особенному тепло. Скорее всего, под влиянием дяди, который выделял меня среди остальных родственников. Леонид Ильич как-то сказал моему отцу: «Мне иногда кажется, что Любка – моя дочка».
Очень сдержанный, Александр Яковлевич иногда был со мной откровенен. Во время одного из наших последних посещений, воспользовавшись моментом, когда дядя отошёл, на мой вопрос о его здоровье он тихо сказал:
– Неплохо. – И помолчав, добавил: – Только вокруг него идёт какая-то подозрительная возня. Не нравится мне всё это.
На даче в этот день с визитом был и Константин Устинович Черненко.
Надо сказать, что Леонид Ильич и мой отец, находясь вдали от своих семей, буквально преображались: становились разговорчивее, веселее и раскованнее.
Дядя был в отличном расположении духа и повёл нас показывать своё хозяйство. Прибежали приласкаться собаки. У Константина Устиновича была астма, он сторонился животных. И, поспешно раскланявшись, уехал.
Загоняя псов в вольер, дядя, смеясь, сказал:
– Из всех моих собак самая преданная – это Костя Черненко.
– А другие? – спросила я.
– Придут носком ботинка мою могилу поковырять, – ответил он, обняв меня за плечи и ведя к дому…
В 1965 году голосованием Политбюро были приняты косыгинские реформы. Некоторые политологи утверждают, что события в Чехословакии практически свели их на нет. На самом деле это произошло по совету экономистов, которые были частью команды генерального секретаря. Брежнев и сам понимал, что в стране с разрушенной Хрущевым экономикой слишком поспешные реформы могли бы стать губительными. Сельское хозяйство было полностью разорено, тяжёлая и лёгкая промышленность в плачевном состоянии, в министерствах царил хаос. Никита Сергеевич умудрился не только испортить отношения с КГБ, милицией и армией, но и на дипломатическом уровне с такими дружественными странами, как Югославия и Китай. Помощник и советник генерального секретаря Андрей Михайлович Агентов, к мнению которого мой дядя прислушивался, считал, что введение капиталистических реформ в советскую систему может полностью разрушить не только экономику, но и страну. Вполне вероятно, что мы бы получили горбачёвскую перестройку на двадцать лет раньше. Леонид Ильич понимал, что ни страна, ни тем более народ не готовы к радикальным переменам. Во время одного из разговоров, когда кто-то задел эту тему, он сказал:
– Какие к чёрту реформы! Я чихнуть громко боюсь. Не дай бог камушек покатится, а за ним – лавина. Наши люди не знают ни что такое свобода, ни что такое капиталистические отношения. Такое начнётся… Перережут друг друга…
После избрания Юрия Андропова в члены Политбюро в правительстве во второй половине 70-х годов возникло двоевластие: Брежнев и те, кто стоял за ним, настроенные консервативно, и Андропов с его либеральным окружением (Фёдор Бурлацкий, Георгий Арбатов и др.), считавшие, что радикальные преобразования нужны. Леонид Ильич снисходительно называл их «мои социал-демократы».
За год до смерти Брежнева Юрий Владимирович в компании с Горбачёвым состряпал документ, развенчивающий культ личности генерального секретаря. Больного старика обвиняли в развале мирового коммунистического движения, в том, что разрешил эмиграцию лицам еврейской, немецкой и армянской национальностей, якобы усилившую тенденцию к распаду СССР! В этом документе предлагалась программа по укреплению политической и экономической ситуации в стране, которая сводилась к откровенным репрессиям. Через несколько дней этот проект попал в американскую прессу и тут же – на стол генерального секретаря. Когда Леонид Ильич вызвал главного заговорщика «на ковёр», Андропов свалил всё на «происки империалистов».
– Такими пасквилями, – пафосно сказал шеф КГБ, – капиталисты пытаются внести раскол в ряды нашей партии. – Ознакомившись со статьёй, Леонид Ильич произнёс, как я считаю, пророческую фразу: «Мне нельзя умирать. Если после моей смерти будут претворяться в жизнь такие безумные планы, страна погибнет. Это же настоящий троцкизм!»
Став генеральным секретарём, Юрий Андропов тут же принялся внедрять разработанный им с Горбачёвым проект, от которого некогда открестился.
Михаил Сергеевич, с его умением всегда выходить сухим из воды, от троцкистского плана отмежевался сразу после смерти Андропова и никогда в своём участии в заговоре против Леонида Брежнева не сознавался. Приспособленчество этого человека или, как говорил один мой друг, смена походки, прямо поражает.
Многие из окружения моего дяди, включая его самого, знали, что Андропов мечтал о большой власти и готовился к ней годами, расчищая себе путь. Юрий Владимирович был очень одиноким человеком.
Он комплексовал на том, что его мать была еврейка, что у него не было высшего образования, он не участвовал в войне, как большинство членов Политбюро. Семейные проблемы тоже не украшали его жизнь. Оставалось одно – власть. Череда загадочных смертей потенциальных кандидатов на место генерального секретаря была частью его дьявольского плана.
В 1980 году в автомобильной катастрофе погиб первый секретарь Белорусской компартии Петр Миронович Машеров. Неожиданно в 1978 году умер молодой и здоровый первый секретарь Ставрополья Федор Давыдович Кулаков (уснул и не проснулся). На его место по протекции Андропова тут же сел никому не известный Михаил Горбачев, перебравшийся в декабре этого же года в Москву.
В 1984 году умер от воспаления лёгких крепкий и жизнерадостный Дмитрий Фёдорович Устинов. Помню, по рассказам
