Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но нога понемногу переставала болеть… и минута, накинутая сверху — тоже истекала понемногу…, а потому Картофельный Боб перестал кричать и, загородившись кровоточащими ладонями от взглядов, сам осмелился посмотреть вверх.
Люди над ним — хлопали ладонью о ладонь… видимо, отгоняли подальше страшных птиц, как научил их всех добрый дядюшка Чипс.
Так много ладоней хлопало, так много незнакомых лиц плавало над ним…, но первым, кого Картофельный Боб увидел — был дядюшка Туки. Синий форменный пиждак смешно топорщился у него на плечах, потому что пиждак был расстёгнут и разорван по подмышкам… Галстук сбит на сторону, и несколько пуговиц на рубашке вырваны с мясом, и рубашка тоже распахнута до пупа — выглядывала наружу курчавая потная грудь. А всё, что оставалось ниже расстегнутого — было мокро… огромные тёмные пятна начинались от рваных подмышек дядюшки Туки, и сползали на округлые бока, доходя аж до самого ремня, с пряжкой в виде большущего колеса…
Лицо дядюшки Туки также покрывали крупные градины пота, а само лицо было тёмно-багровым, распухшим — словно плод перезрелого томата. Даже красивая синяя фуражка на голове дядюшки Туки, и та пострадала — была сбита набок, козырёк нелепо накрывал толстое ухо, а лоб, выставленный словно напоказ, облепляли перепутанные намокшие волосы.
— Ты! — сказал ему тучный дядюшка Туки с высоты полного роста и задохнулся… так трудно было ему подобрать слова, которые можно произносить, когда надета фуражка.
Щёки его трепетали, как бывало и у Картофельного Боба тоже, когда он напрочь забывал какое-нибудь совсем простое слово.
— Ты… — снова сказал дядюшка Туки. — Какого… зачем ты полез на обрыв? Да ещё и сиганул с него… Жить надоело? Ну, Чипси… подложил мне… Куда ты полез… дурная башка? Я же тебя едва поймал.
Он показал Картофельному Бобу верёвку, которую всё ещё держал в руках… и при виде неё у Картофельного Боба снова заломило лодыжку. На конце верёвки была завязана неаккуратная, но тугая на вид петля, и дядюшка Туки держал её так, будто душил огромную кобру, ухватив её под капюшон. Остальные же люди — при виде этой верёвки снова зааплодировали, и тогда Картофельный Боб опасливо оглянулся на небо… Не снижаются ли над ними страшные птицы, раз эти люди так стараются с хлопками?
— Куда это ты смотришь?! — заголосил над ним дядюшка Туки… здорово, как показалось Картофельному Бобу, обиженный на него, что Боб плохо слушает, то и дело отвлекается.
И все другие люди тоже были этим раздосадованы — принялись шуметь, как все закипающие в мире кастрюли разом. Среди их гвалта голос дядюшки Туки тотчас потерялся… лишь иногда прорезываясь отдельными громоподобными фразами:
— Что вы тут устроили?
— В самом деле — это совершенно непозволительно!
— Какая преступная неосторожность с вашей стороны…
— А ЕСЛИ БЫ ТЫ ОКОНЧАТЕЛЬНО СВАЛИЛСЯ? С ТОГО УСТУПА, ГДЕ ЦЕПЛЯЛСЯ ЗА КУСТЫ, А?
— Если б этот человек, наш водитель — не успел бы соорудить лассо?
— ЕСЛИ Б Я ВООБЩЕ НЕ УМЕЛ ОБРАЩАТЬСЯ С ЛАССО, ЧТО ТОГДА? А?
— Однако, как лихо он его… Если б мы не видели это собственными глазами… и не поверили бы…
— Моей жене стало дурно от всего этого спектакля…
— И на вашем месте — я бы подал жалобу на Гильдию Перевозчиков…
— Господа, я обязательно напишу об этом, но совершенно в другом ключе: водитель континентального буса спасает одного из пассажиров броском лассо. Буквально — вынимает его из пропасти. Это же сенсация! Материал на первую полосу…
— Бросьте… какая же это вам пропасть? Здесь высота — четыреста футов от силы… можете мне поверить на слово…
— Послушайте, водитель, а где вы так навострились метать лассо? Вы росли на ферме?
— Перестаньте выспрашивать у человека всякие глупости… Мы, жители Запада — все, как один, потомки переселенцев. Это у нас в крови! Думаю, что и я бы бросил не хуже, окажись в моём багаже верёвка подходящей длинны…
— Прекратите на него кричать! Вы его пугаете… Этот несчастный едва не разбился насмерть…
— Несчастный человек, говорите? Да, посмотрите — он же пьян в стельку… совсем лыка не вяжет…
— Устроил дебош в салоне! Вынудил водителя остановиться в неположенном месте…
— Моя жена решила, что кому-то стало плохо…
— Я сам видел, как он садился в купе третьего класса… В то, что резервируют для сотрудников Гильдии…
— Говорят — это какой-то автомеханик из Мидллути. Наверняка, надрался, просадил жалование…
— Это-то его и спасло! Пьяный вовек не разобьётся — упади он хоть с тысячи футов, не то что с этих четырёхста…
— Перестаньте, какие четыреста — в этом месте никак не будет больше сотни футов…
— Что вы говорите…
— Не до дна, разумеется — до вершины этого холма из мусора…
— Что вы говорите… и откуда это тут взялся мусор, по-вашему?
— Это же свалка… мусорный отвал… федеральная программа объединения Запада и Востока, вы что, не слышали? Совсем не читаете газет? Правительство, наконец, решило не ремонтировать без конца этот подвесной мост, а просто засыпать Великий Каньон в районе моста, чтобы устроить тут нормальное шоссе и пустить бус-сообщение прямиком по насыпи…
— Вот как? И когда завершится строительство?
— А сколько, вообще, лет этой задумке, по-вашему? Она настолько стара, что газеты, публиковавшие эту новость — давно утонули в сортирах…
— Фу… выражайтесь поделикатнее при дамах…
— Ничего-ничего, можно немного и смазать словечко-другое дерьмом — я вам не водитель какой-нибудь, закон не запрещает мне сквернословить…
— Пока они успели только пару жалких куч насыпать за все эти годы…
— На месте нашего водителя — я бы снял фуражку Гильдии и сказал бы этому выпивохе пару ласковых…
— ДАЖЕ, ЕСЛИ Б ТЫ НЕ РАСШИБСЯ — КТО БЫ ПОЛЕЗ ТЕБЯ ДОСТАВАТЬ ОТТУДА? А? СЛЫШИШЬ, КАК ТАМ ТЕБЯ, ТЫ, ДРУЖОК СОПЛЯКА ЧИПСИ? Я БЫ — НИ ЗА ЧТО НЕ ПОЛЕЗ НА ЭТУ ПОМОЙКУ… И НИ ЗА ЧТО НЕ ПУСТИЛ БЫ ТЕБЯ В САЛОН БОЛЬШЕ…
Картофельный Боб не понимал почти ничего из множества этих новых слов и просто таращился, ничего и никому не отвечая… Он видел — дядюшка Туки ещё больше разозлился на его молчание и уже рассерженно трясёт головой. Две крупные маслянистые градины сорвались с его лба и упали сверху прямо на Картофельного Боба — одна на уцелевший лацкан пиждака, оставив тёмное пятно на ткани, другая — прямо на открытую кожу ладони, которой Картофельный Боб загораживался от солнца…
Солнце — вот что было страшнее всех этих криков.
Пока они все
