Атланты и кариатиды (Сборник) - Иван Шамякин

— Понятно, — Языкевич уже знал о письме жены главного архитектора и мигом связал одно с другим. А Игнатовича неприятно поразило и заставило насторожиться это его «понятно», обычно Языкевич любил порассуждать и пожаловаться на перегруженность.

— Что — понятно?

— Что надо проверить. Будет сделано.

— Кто проверит?

— Мы проверим. Отдел.

— У вас есть архитекторы?

Языкевич не мог скрыть своего удивления:

— Будем создавать комиссию?

Комиссия создавалась тогда, когда заранее знали, что по учреждению, на которое поступили сигналы, придется делать самые серьезные выводы. Архитектурным обликом новых районов города его патриоты гордились: строим, мол, не хуже, чем в Москве и в Минске. Больше всех гордился сам Игнатович. Но Языкевич хорошо знал, что там, где работа определяется не процентом вала, количеством станков, пар чулок или метров ткани, а представляет собой многостороннюю, иногда незаметную организационную деятельность, контроль за работой других, там всегда можно найти ошибки и недочеты. А если это еще происходит в сфере искусства, можно смело записать, что хочешь, никто не сможет оспорить. Очевидно, архитектурное управление нужно «сечь под корень» — под Карнача. Но не ударит ли это рикошетом по всем, Герасим Петрович, и ведь никто столько не занимался архитектурой, сколько лично вы сами? Как же тогда сочетать одно с другим? Не бросят ли нам: куда ж вы раньше смотрели?

Как же ориентировать комиссию? Какую задачу он поставит?

А между тем Герасим Петрович, кажется, считает, что разговор окончен, начал читать письма.

Языкевич повернулся на стуле так, что он натужно заскрипел.

— Кого из архитекторов включить в комиссию? Шугачева?

Герасим Петрович покраснел от гнева. Этот парень из молодых, да ранний, ему пальца в рот не клади. Ловко умеет застраховать себя от ошибок. Старательный, аккуратный, но ни одного вопроса не двинет с места, пока не узнает мнения начальства. Ишь как хитро подъехал! Но в данном случае Игнатовичу нет нужды загадывать загадки.

— Нет. Шугачев — не та кандидатура. Это тень Карнача. Пригласите Макоеда.

Языкевич вскочил со стула, вот теперь ему действительно все понятно. Пошел к двери, но Герасим Петрович его остановил:

— Подготовьте справку о том, как выполняется постановление горкома о наведении порядка в садово-огородных кооперативах.

Языкевич сообразил, зачем это и что нужно подчеркнуть в такой справке, и почувствовал своего рода восхищение своим руководителем: вот это в самом деле комплексное разрешение вопроса!

Выйдя в приемную, он достал платок и вытер лоб, точно в кабинете было жарко. Сказал Галине Владимировне, смотревшей на него вопросительно:

— Неисповедимы пути господни.

Она не поняла. А ей очень хотелось знать, как Герасим Петрович реагировал на письмо жены Карнача. Но в приемной были посторонние люди, и она вышла вслед за Языкевичем в коридор. Окликнула:

— Арсений Николаевич.

Он галантно повернулся, поправил галстук.

— Дорогая Галина Владимировна. Всегда к вашим услугам...

Ему нравилась эта красивая молодая вдова, чрезвычайно услужливая, хороший товарищ: что ни попросишь, всегда сделает, даже если это и не входит в ее прямые обязанности.

— Он поручил это вам?

— Что?

— Разобраться с жалобой жены главного архитектора?

Арсений пожал плечами.

— Ни о какой жалобе он ничего не говорил.

— Не говорил? — Она удивилась.

Языкевич подошел ближе, вгляделся в ее лицо, увидел, что она взволнована, и в нем разгорелось любопытство. Гляди, правду говорят, в тихом омуте черти водятся. Такая недотрога...

— А почему вас так встревожила эта жалоба? Уж не закрутили ли вы роман с Карначом?

— Ну что вы! — Она испуганно оглянулась: не слышал ли кто?

Языкевич засмеялся.

— Ах, женщины! Как легко вы себя выдаете! Что ж, Карнач — мужчина, достойный женского внимания. Староват, правда. Я ваш ровесник, а вы не замечаете моих чувств, Галина Владимировна. Потерпев поражение, посыпаю голову пеплом. И славлю победителя!

Он галантно склонил перед ней голову с густыми, красиво причесанными, цвета спелой соломы волосами; горкомовские сотрудники посмеивались, что Языкевич каждое утро, как модница, делает прическу в парикмахерской.

Галине Владимировне давно не нравились ухаживания Языкевича, она даже боялась, как бы он своим поведением и пустой болтовней не бросил тени на ее доброе имя. Теперь она испугалась, что выдала себя перед человеком, который не очень умеет держать язык за зубами. Надо было обернуть все в шутку. Но ничего не могла придумать. Не кинуться же просто так назад в приемную, как смущенная школьница. Между тем Языкевич подумал, что откровенность ему не повредит, тем более что никакого секрета нет. Через Галину Владимировну больше проходит секретов. И он ответил тихо и серьезно:

— Нет, заявления он не показывал. Но поручил проверить архитектурное управление.

— Спасибо, Арсений Николаевич.

— Не за что, Галина Владимировна.

Она вернулась в приемную. А Языкевич, может быть, впервые забыл о своей прическе и взъерошил ее пятерней. Но тут же дал себе джентльменский наказ: никому ни слова о том, о чем он догадался. К тем, кого уважал, он умел относиться серьезно.

А для Галины Владимировны начались душевные муки. Она так часто в последнее время думала о Максиме Евтихиевиче, что чувствовала: если не сообщит ему о нависшей над ним угрозе, будет переживать это как измену. Не измену любимому. Боже мой, какой там он любимый! Об этом она и думать боялась. Измену хорошему человеку, другу. Смелости и в мыслях у нее хватало лишь на то, чтоб надеяться на его дружбу. При всей своей общительности и доброте, самых лучших отношениях со многими товарищами по работе, за стенами своего учреждения она жила уединенно, нелюдимо. Соседки, жены летчиков, изредка наведывались, помогали присмотреть за детьми, но душевного контакта, такого, как при жизни мужа, с ними не получалось. И вот явился человек, и будто вспыхнул маяк в ее одинокой жизни. Она шла на этот маяк с надеждой и страхом. Но если б она узнала, что из-за нее произошел разлад в другой семье, она пережила бы это как еще один страшный удар судьбы, и у нее хватило бы силы заставить себя даже не думать об этом человеке. Когда Таня, дочка, маленькая глупышка, насторожилась, — как она испугалась! А какой страх пережила сегодня, когда из общего отдела ей передали письмо его жены. Если б в письме было хоть одно слово о ней, она, верно, тут же без объяснений оставила работу и никогда больше не появилась бы здесь. Нет, ничего о ней не могло быть. Нет у нее никаких дурных намерений. Только одно — помочь ему, предупредить...

Но это вроде бы выдать служебную тайну и... изменить другому человеку — Герасиму Петровичу, которого она глубоко уважает. Он взял ее на работу в очень трудное для нее время. Работать с ним хорошо, несмотря на его требовательность. Некоторых работников он, случается, отчитывает, без крика, без шума, но так, что вылетают они из кабинета, как из хорошей парилки. С ней Герасим Петрович всегда добр, приветлив, внимателен, заботлив. Заболел Толик, потребовал, чтоб она уехала домой ухаживать за малышом. Ей Герасим Петрович никогда не приказывает — просит: «Галина Владимировна, пожалуйста... Когда вы можете это сделать? Сегодня же? Можно и завтра. Спасибо».

И она старается ни в чем не подвести его. У нее всегда хватает такта без предупреждения понять, о чем можно говорить, о чем нельзя, что является тайной этой высокой организации и ее руководителя.

Галине Владимировне сразу не понравилось, что письмо жены Карнача вскрыли в общем отделе и довольно болтливая работница экспедиции прочитала его. Так что напрасно Герасим Петрович держит письмо в секрете... Секрета уже нет. И она не выдаст никакой тайны, если позвонит.

Позвонить или не позвонить?.. Рассказать или не рассказать?

Набрала номер его телефона, но на последней цифре спохватилась. Разве можно говорить отсюда, из приемной?

Вышла в коридор, открыла кабинет болеющего сейчас работника (все ключи лежали в приемной), заперлась там и с решимостью пловца, который кидается в холодную воду, чтоб спасти утопающего, набрала номер телефона.

Раздался его недовольный, раздраженный голос:

— Слушаю.

От волнения выдохнула нелепое «алло».

— Кто говорит?

— Я... — как девочка, пискнула Галина Владимировна.

— Кто я? — Он явно сердился, и волнение ее перешло в страх.

— Галина Владимировна, — назвалась она шепотом, словно стесняясь своего имени.

— Кто? Ах, вы?! Минуточку...

Как видно, он плотно зажал трубку рукой, но все-таки прорывался его возбужденный голос, он кому-то выговаривал.