Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Пьесы и радиопьесы - Фридрих Дюрренматт

Книппердоллинк. Одна грешная секунда — и человек разом теряет надежду на спасение души, виконт.

Мясник. От отчаянья, наместник царя, я согрешил от отчаянья. Так как жители Нового Иерусалима поедают от голода вместо обещанной манны небесной собак, кошек и крыс!

Книппердоллинк. Я вынужден одним мощным ударом отделить вашу мерзкую голову от вашего порочного тела.

Мясник. Тетрарх Галилейский! Дайте мне искупить свой грех. Смилуйтесь! Не хватайтесь за меч, подобно гневу Господню нависающий сейчас надо мной! Просто с радостным сердцем разжалуйте меня, и я буду вполне удовлетворен.

Книппердоллинк. Мне некуда вас больше разжаловать, виконт. Я не могу лишить вас природного аристократизма.

Мясник. Назначьте меня маркизом нужников или шевалье навозной кучи, только не рубите меня мечом, о солнце справедливости.

Книппердоллинк. Вы так низко пали, виконт, что стали самой ничтожной личностью среди анабаптистов.

Мясник. Я это знаю, о тетрарх.

Книппердоллинк. В Писании сказано: «Многие же будут первые последними, и последние первыми». Возьмите меч! Мне достаточно рубашки, нищеты и моей дочери, графини Гильгаль. Я назначаю вас тетрархом Галилейским, наместником царя и верховным судьей анабаптистов.

Мясник (застыв в изумлении). Меня, паршивого виконта долины вонючей падали, вы хотите назначить верховным судьей? Подумайте о моей подлой душе, о моих грешных мыслях.

Книппердоллинк. Кто может быть справедливым? Только первый и последний, Бог или вы, наместник! (Целует его.) Пойдемте, графиня Гильгаль! Я попрошу царя разжаловать меня в виконты де Же-Хиннома.

Уходят.

Вероника фон дер Реке. Я горжусь тем, что я анабаптистка, Генрих.

Мясник. Я стал наместником, анабаптисты! И я жестоко покараю каждого, кто усомнится в справедливости нашего дела. Да здравствует Иоанн Бокельзон, царь Нового Иерусалима, Града Божьего!

Во дворце епископа. Бокельзон восседает на троне.

Бокельзон.

Я только что отменно покушал.Проглотил множество котлет, антрекотов и кровавых ростбифов.Мне кажется, что я набил желудок едва ли не всем животным миром.Он погребен под горами кукурузы, кислой капусты и бобов, а также под целыми коробами салатов,На которых опять же громоздятся круги сыра,И все это залито морем шнапсаИ океаном пива.Прошли те голодные годы,Когда я влачил жалкое существованиеНа крохотной сцене,Актер-неудачник, повсюду освистанныйИ получавший грошовое жалованье.Искусством я никогда не мог прокормиться.Лишь содержание публичного домаПозволило мне кое-как продержаться.Теперь меня кормят религия и политика,Но я попал в ловушку.Я стал анабаптистом,Поскольку ничего не добился на профессиональном поприще.Оказавшись безработным, я преподавал риторикуПекарям, сапожникам и портным,У которых царил сумбур в головах.И, видя, как они своими религиозными идеями,Словно грязь, взрыхляют мир,Позволил им наконец развязать войнуИ даже вдруг, по наитию, сделался их царем.Теперь, черт побери, они верят в меня,Осыпают титулами и смешными званиями,Просят занимать всевозможные должности.И разгневанные князья засуетились,Поскольку пошатнулись устоиИх издавна установленного порядка.Они путают меня с моими ролями,Принимают меня за неистового Геракла,За кровожадного Нерона и угрюмого Тамерлана.Пока я не вижу выхода и предпочитаю плыть по течениюТуда, куда несет меня моя игра,Окруженный благочестивыми людьми и жутким хламом.Участвуют все. И это поистине чудо.

Входят анабаптистки.

Одиннадцать женщин (хором). Слава Всевышнему.

Бокельзон. Нет, нет, нет, нет. Как вы входите! Гуськом! (Вскакивает и начинает показывать, как нужно входить.) Сперва царица Дивара, а уже за ней остальные, все время по двое в ряд, царственной походкой, свободно, естественно, словно вы рождены царицами. Тот, кто обладает царственной походкой, не входит, а как бы проскальзывает в зал, а вы попросту входите, вы не вышагиваете, а ковыляете, словно крестьянские лошади после долгой пахоты. А ну, все назад! Многоженство — это проблема власти.

Анабаптистки выстраиваются на сцене.

Бокельзон. Я хлопаю в ладоши, а вы еще раз выходите вперед. Вы ведь не при дворе какого-нибудь захудалого князя и не в каком-нибудь разорившемся имперском городе, вы в моем Иерусалиме. Это ко многому обязывает. Мир вокруг нас ужасен, перед порталом нашего дворца громоздятся горы трупов, люди пожирают совершенно немыслимые вещи, лишь бы остаться в живых, в сердцах воцарились отчаяние и самые безумные надежды, люди убивают и пытают друг друга, но перед кем вы стоите здесь, в этом зале? Вы стоите передо мной, царем народа и князем мира. И посему вам надлежит выглядеть величественно и торжественно, не правда ли? Шаг вперед! (Хлопает в ладоши.)

Одиннадцать женщин (хором). Слава Всевышнему!

Бокельзон. Герцогиня фон Эфраим, марш-марш, не вертите задом, марш-марш, скользите, скользите. Вы ведь теперь царствующая особа, а не нахальная шлюха из Лейдена! Прекрасно. Сгруппируйтесь. Живей, живей! Странно. Вас ведь только одиннадцать. Верно? Четыре томятся в подвале за непокорство, а великую герцогиню Синайскую, прекрасную царицу банщиков, цирюльников, Мы собственноручно казнили на Соборной площади:

Царь еще раз, молча, осмотрел окровавленную главу,Наложницы танцуют, а на плахеНетерпеливо ждут стервятники.

«Император Тиберий». Давно забытая пьеса, тем более выяснилось, что автор ее вовсе не Сенека. Правее, графиня фон Эндор. Еще правее. Вот теперь хорошо. (Садится.) Знайте, женщины, стать режиссером всегда было моим самым сокровенным желанием. Актер я хороший, но режиссер — гениальный. Итак, выход анабаптистов.

На сцену выходят члены Совета анабаптистов во главе с новым наместником, мясником.

Анабаптисты (хором). Слава Всевышнему.

Бокельзон. Анабаптисты, апостолы Господа нашего, не будь мы христиане, мы впали бы в отчаяние, ибо против нас поднялся весь преисполненный скверны мир. Наступил конец всему, наша борьба за истинную веру не имеет себе равных, один спектакль как бы противостоит другому. И если нашей режиссурой поддерживаем Святой Дух, его власть над нами в свете Священного писания, то император и епископ с их зачастую грандиозными театральными фантазиями поддерживают силы тьмы, власть князей и попов, крепостное право. Мы в очень трудном положении, братья, но должны выстоять, подобно актерам, когда из зала раздается свист и летят тухлые яйца. Под звон колоколов отправили мы за помощью двадцать семь апостолов, вручив им наше ходатайство и благословив их на дорогу. Все они попали в руки ландскнехтов, из-за костров у наших ворот ночами было светло, как днем, и молитвы мучеников смешивались с нашими молитвами. Но не только это тяжкое испытание выпало на нашу долю. Первосвященник Иоанн, о грядущем прибытии которого из глубин Азии возвестил мне архангел Гавриил, до сих пор так и не появился вместе со своим бесчисленным воинством у стен нашего города, дабы освободить нас и истребить наших врагов. Воистину, братья, Бог безжалостен к нам. Хвала Ему за Его суровость. Мы все еще не заслужили Его милости, ибо не до конца очистились. Поэтому мы призываем вас: не будьте высокомерны, не будьте недоверчивы, молитесь и не забывайте о чудесных деяниях Господних! Ведь хотя мы ничтожные людишки, но правим землей то тайно, то явно, пусть даже мы не в состоянии понять, как такое возможно благодаря силе веры и Божьему провидению. (Настораживается при виде Юдифи.)

Волосы как тьма Эребоса[43],Откуда родился мир,Глаза не менее сумрачны,И груди пока невинные,Уже готовая на все…

Сенека. Что привело вас к вашему царю, графиня фон Гильгаль?

Юдифь. Ваши солдаты арестовали моего отца, царь анабаптистов.

Бокельзон. Мы знаем об этом, графиня фон Гильгаль. Мы назначили вашего отца своим наместником в присутствии всего народа, однако он все более и более не знал удержу в своем недостойном и глупом поведении, пока мы наконец с глубоким прискорбием не оказались вынуждены приказать тому самому виконту де Же-Хиннома, которого он сам же назначил судьей и имя которого он сам носит, приговорить его к смерти.