Отец - Георгий Соловьев

К Жене легкой походкой подошла Марина.

— Ой, Женька, смотри у меня не напиши, что я тут говорила, — сказала она, накрывая голову косынкой. — Говорить такие слова я еще пока между своими только могу. — Она протянула Жене руки. — Завяжи-ка рукава. — Марина вдруг заметила, что Отнякин внимательно смотрит на нее и хочет что-то сказать, но послышался грозный голос «нянечки»:

— Стулья-то разворошили! Кто за вас порядок наведет?

И Отнякин смутился, увидев, какое безобразие натворил и он своими ногами. Валя Быкова догнала в проходе Леньку Ползунова, что-то сказала ему, и они принялись ровнять ряды стульев. Тихон Тихонович стал им помогать.

Соколов и дядя Вася прошли мимо. Соколов кивнул Отнякину, как бы здороваясь, но не остановился.

XI

Зной под вечер даже усилился. Солнце перебралось через крышу корпуса цеха, и всю тополевую аллею заливал теперь солнечный свет; ветер стал настолько горячим и сухим, что перехватывало дыхание.

— Эх, опять Артемово геройство прахом пойдет, — сказала страдальчески Вика, едва выйдя из цеха. — И сам писем не шлет, и в газете только одна заметочка про совхоз была: отсеялись и черный пар пашут, а о нем ни слова. — Вика торопливо перешла аллею и асфальтовую, размякшую на солнце дорогу, за которой ее манили шумящие деревья заводского парка, разбитого лет десять назад и уже довольно тенистого.

— Пойдем отдышимся, — предложила она, облюбовав скамью, окруженную такой густой сиренью, что ветер прорывался сквозь нее уже усмиренным и охлажденным. — Ну что? — спросила она, усевшись на скамью. — Сами видали: бригада же доверия себе требует. Как один человек! Вот теперь и скажите: холостой выстрел моя статья?

— Именно холостой! — быстро и страстно, но без запальчивости ответил Тихон Отнякин. — Идея верная, но вы требовали немедленного, чуть ли не приказом, введения самоконтроля… Понимаете ли вы, как практически трудно будет добиться доверия и права пользования им?

— Однако они начали добиваться. — Вика упрямилась, но как-то вяло, будто она вдруг стала даже равнодушна.

— И добьются! — ответил Тихон Тихонович, обращаясь к Жене, стоявшей близ скамейки и в задумчивости сверлившей каблучком туфли ямку в посыпанной песком дорожке. — На собрании этой бригады мы были свидетелями того, как настоящий руководитель одерживает большую моральную победу. Об этой бригаде, мне кажется, можно очень интересно написать.

— От собрания у меня осталось светлое впечатление. Но я ничего не записала. И протокол не вели, — ответила Женя.

— Опять записная книжка! А светлое впечатление? — Отнякин поправил взъерошенные ветром волосы. — Это же самое главное! Запасайтесь бумагой и садитесь сегодня же на всю ночь. Завтра можете на работу не приходить. Но чтобы за ночь вы исчеркали не меньше тридцати листов! Передайте это ваше светлое ощущение.

— Но Соколов протестует, чтобы его бригаду поднимали на щит славы. И Марина тоже изобьет меня. А если писать, то о ней в первую очередь…

— А!.. — Отнякин с досадой махнул своей длинной рукой. — Надо обязательно писать о людях. Иначе на кой черт нас держат на наших должностях. Но надо о людях писать красиво, надо писать о их заветном и дорогом. Это никогда не обижало человека. Обижает грубое, безвкусное и аллилуйщина.

Вика с изумлением оглядывала Отнякина. Он начинал ей нравиться.

— Смотрите-ка: начальство наше тоже как разморилось, — вдруг сказала она, показывая глазами на дорогу.

Облитые солнцем, в парусиновых костюмах и соломенных шляпах, дорогой шли директор и главный инженер завода.

— Еще главный-то ничего: суховат, ему полегче по заводу ходить, — Вика отживела на ветерке, и ей захотелось пошутить. — А Василию-то Петровичу, директору, вроде как и мне, тяжеленько.

— Почему-то он мне всегда кажется усталым, — сказала Женя, следя глазами за директором. — И с утра, как поздним вечером, и после того как в отпуск съездит, все голову книзу, будто груз на плечах. Неужели так тяжело быть директором?

— Директором быть нелегко… — задумчиво вымолвил Отнякин и быстро обернулся к Вике. — И о Марине нужно обязательно написать. Не рассусоливая, а знаете ли… Будто совсем и не о ней, а о том изящном труде, когда на счету каждая секунда. Виктория Сергеевна, вы хронометрировали работу Марины… Вам бы и написать. Кстати, речь заведете, теперь уже на жизненной основе, и о методе доверия, то есть о сокращении штата контролеров…

Вика расслабленно повела плечами и выразила на лице обиду и пренебрежение. Это заметил остроглазый Отнякин.

— Поручаю этого автора вам, Женя, — сказал Отнякин. — С тем вас и оставляю: у меня еще одно деловое свидание — боюсь, не ушел бы товарищ. — Он пошагал вслед за директором.

Директор был плечист и широк всей фигурой. Золотисто-соломенную шляпу он сдвинул на затылок. «Соломенное солнце над парусиновым облаком, — задорно подумал Тихон Тихонович. — Фигура емкая, но не сильная, — продолжал он свою мысль уже серьезно, всматриваясь в директора и замедляя шаги. — А ведь работает он много, честно. Сейчас обошел завод. Это у него закон. Кого-то ругал, кого-то хвалил. А что у него сейчас в мыслях? Что он вынес из директорского обхода для себя? Может быть, только раздражение? А может, какие перспективы в его мозгу открываются ему? Нет! Меньше всего на заводе веет свежим и новым из директорского кабинета. Но какую чертовскую моральную силу нужно иметь, чтобы, не щадя себя, не работать, а тянуть лямку изо дня в день!»

Директор представился Тихону Тихоновичу человеком, попавшим в рабство многочисленных обязанностей и не сумевшим встать над ними. Он просто их исполнял, вез на своих плечах воз поклажи обязанностей — вроде росчерков своей фамилии на банковых чеках, на всевозможных планах, под приказами, договорами; таких обязанностей, как посещение всяческих собраний вплоть до выпускного вечера в школе, до сидения в президиуме на открытии детских лагерей. А кроме того: он депутат горсовета, член горкома и райкома… Для того чтобы всюду быть «на уровне», нужно быть человеком-машиной. Железным, стальным, закаленным сутолокой обязанностей. А ведь он к тому же еще и отец семейства. Разве все это в том количестве, в каком лежало на директоре, не отдается человеку большой жизненной усталостью?

И вот этот усталый человек честно кладет свою недюжинную силу, чтобы с виду достойно держаться на том месте, на которое вознесла его жизнь. И сознавая свою усталость, верить, что он так и должен стоять на своем месте, что он лишь своим существованием участвует в большой всенародной жизни. Как это странно…

Тихон Отнякин, всматриваясь в жизнь завода, вникая в его производственную атмосферу, не мог не понимать, что весь завод нетерпеливо, почти в крик требует решительного обновления.

Время от времени на завод поступали новые, более современные станки, но их было недостаточно. Будто бы это и показывало, что коллектив в совершенствовании производства и обновлении завода должен прежде всего надеяться на свои силы.

И, казалось, коллектив понимал это.

Неутомимо работали умы изобретателей и рационализаторов, о чем гордо упоминалось в официальных отчетах и торжественных рапортах. Какая-то часть предложений получала жизнь и приносила явную пользу. Но была на заводе и какая-то невидимая злая, сковывающая это стремление к улучшению производства, сила. С этой силой и боролся коллектив. Рабкоры писали гневные заметки о бюрократах и зажимщиках инициативы. На собраниях разгоралась жаркая критика неполадок и непорядков, но от этого было мало пользы. Злая сила, как казалось Отнякину, была невыявленной, невидимой и ускользала от смертельных для нее ударов.

Была на заводе бездействующая автоматическая линия для сборки веретенных подшипников. Эту линию установили в конце прошлого года с явными конструктивными недостатками, лишь бы доложить к первому января о введении на заводе технического новшества и отчитаться в ассигнованных на него средствах. А уж коли это было сделано, то директивные органы увеличили план выпуска продукции на этом участке. А как же иначе? Линия давала возможность повысить производительность труда.

В действительности же участок попал в жестокий хронический прорыв, а подшипники там продолжали собирать вручную бригадным методом. «Один раз очки втерли, а теперь уж не выпутаться и стыдно честно в этом признаться», — так решил Тихон Тихонович, узнав историю этой автоматической линии.

Вникая в производство и дальше, он увидел, как неудобно в иных цехах расставлены станки: детали там блуждали из конца в конец цеха. Почему бы, казалось, не переставить станки в порядке последовательности операций? Образовался бы поток; можно тогда параллельно потоку наладить транспортный конвейер, а не таскать детали по всему цеху. Тысячи часов рабочего времени можно сберечь.