Золото Советского Союза: назад в 1975 - Сергей Майоров

— Думаешь, он будет тебя искать?

— Бать, он ведь не один в курсе. И каждый посвящённый свои корыстные цели преследует. Я потому ещё и хочу уехать подальше, чтобы не сиять огнём в темноте — вот он я, берите, пользуйтесь.

— Если это намёк на меня, то я не собираюсь тебя использовать.

— Тут без тебя тесно. Но вообще, не зарекайся. Это пока нет необходимости, ты на меня коварных планов не строишь. А если встанет вопрос ребром — правое дело или я? А? Можешь не отвечать. Это тебе просто для раздумья.

Разговор прервала мать, пришедшая со сковородой котлет. Она их жарила в бане, потому что дома печка летом не топилась, а готовила сегодня сразу много всего, двух электрических конфорок не хватало.

— Дмитрий Прокопьевич, рады вам, садитесь к столу. У Саши День рождения.

— Спасибо, я на минутку заскочил. Мои поздравления. Саша, держи подарок, — снял он с руки часы и протянул мне. — На память и вообще. Знаю, ты хотел. Ещё раз с Днём рождения!

— Спасибо, — только и успел я поблагодарить, сжимая в руках хранящий тепло отцовской руки подарок. Самый ценный!

— Мам, я завтра уезжаю, — объявил я.

— Как? — чуть не выпустила сковороду из рук она. — Так внезапно?

— Какое внезапно? Я ещё когда об этом говорил?

— Но завтра?! У меня и денег сейчас на билет не хватит, на книжке лежат.

— Денег мне не надо. И вещей по-минимуму.

— Подожди-ка. Как это не надо? — вцепилась мать клещом.

— Так. Вознаграждение за самородок мне дают. Его на всё хватит, и ещё останется.

Трагедия на тему «Саша уезжает» висела над столом в течение всего вечера, хотя горевать матери было особо некогда: пришли гости, которых я не знал, но видимо они меня знали. Соседка тётя Дуся и ещё одна мамина подружка, всё норовили подёргать меня за уши. Потом поставили к дверному косяку, поставили на макушку книжку и отчеркнули рост. Оказалось, такими отметками весь косяк исчерчен: С. 16, С. 15, и далее по нисходящей. За прошедший год вырос на пять сантиметров. Внизу метки брата и сестры с шифровками Т. и М.

Пришёл и Пётр Иванович. Он чувствовал себя не в своей тарелке, и после сбивчивого тоста за здоровье именинника я предложил ему выйти подышать.

— Пётр Иванович, давай начистоту. Что у тебя с матерью и какие дальнейшие планы?

— Я… у меня ничего такого… — заикаясь начал он.

— А если ничего, так нечего бабе мозги пудрить.

— Да нет, я не в том смысле, я наоборот, со всей душой. Но ведь она ничего не говорит…

— А, боишься, что откажет? Чудак человек. Так ведь она будет ждать, пока ты первым не решишься. А ты чего кота за яйца тянешь? Любишь — прямо скажи. Вот сегодня и скажи. Щас мы спать уйдём, тёток спровадь по домам — и вперёд. Обещаю не подслушивать.

— Легко сказать, — вздохнул он.

— Смотри, я ведь и обратно могу забрать своё предложение. Ты мне нравишься, но тут и другие похаживают.

— Опять Борька был? — аж взвился Петя. И куда только робость девалась. Настоящий тигр.

— При мне нет, но с месяц назад ходил.

— А, так с тех пор я его отвадил. Хотел с тобой поговорить по-мужски, про мать-то.

— Ну так считай, поговорил.

— И ты не против?

— Не против. Мне жалко очень, как она мыкается одна.

— Ну так я пойду? К ней?

— Иди-иди. К Боцману в логово за мной не побоялся идти, а тут чего-то растерялся.

И я ушёл спать, тихо проскользнув мимо женщин, стройно поющих песню из репертуара Анны Герман. Мне завтра вставать. Надо ещё какую-нибудь сумку выпросить, да кинуть в неё хоть смену белья. Много брать не планирую, с моими капиталами куплю, что понадобится. Чай не в дикий край еду — в город.

Наутро мать хлопотала у плиты, как и не гуляла до бог знает скольки. Была она тиха и задумчива, жарила оладьи мне в дорогу и одновременно гладила бельё. Я заглянул в сумку и не сдержал улыбки — сверху лежал маленький кипятильник. Классика.

Надо было решить вопрос — брать ли дедову тетрадь с собой или оставить на родном месте? Пожалуй, оставлю, опасно это, с собой такие вещи таскать. Перелистал напоследок дедовы записи, нашёл историю романовского клада. Дело было в начале пятидесятых, и нашёл он золотой бочонок совсем не там, где все предполагали. Обычно клады где ищут? В подполе, на огороде. Старую избёнку Егория Романова перекопали всю. А золотишко он спрятал на покосе, можно сказать, в чистом поле. Лесок в три осинки был, там его дед и нашёл. Ему бы обрадоваться, только с Боцманом он к тому времени на ножах был и знал, насколько у того длинные руки. Побоялся такое золото светить, ждал, что ветер переменится, а пока поближе к посёлку бочонок перепрятал — хозяину под охрану. Зарыл на могилке, ходил проверять, на месте ли обе ухоронки: сундучок и бочонок. А тут громкое дело: лагерные сидельцы, которые на добыче золота лямку тянули, коллективную жалобу написали, и в той жалобе начальство обвинили не только в притеснениях, но и в принуждении осуждённых к воровству золота. Как эту жалобу из района смогли передать, неизвестно, но дошла она до самой столицы. В поднявшейся буре дед затихарился, и всё ждал, не нагрянут ли к нему. Нагрянули, но предъявить ничего не смогли: артель его работала легально и более результативно, чем те, кто сбывал золото налево. Это и стало основным критерием в определении честности. А мужики в артели и сами не догадывались, почему им так «фартит» на каждом новом участке. Долго ещё отголоски этой бури метались по всему золотому краю, так и не нашёл дед, кому бы доверить тайну романовского клада. Времена-то сталинские, не ровен час, свои же и донесут. Ох, как я его понимал! Мне бы найти доверенного человечка, да где его взять. Батя мент, к тому же патологически честный, его на авантюру не подбить, а больше кому? Вот и ехал я, оставляя два клада в земле. Если батя чего придумает с бочонком, будет отлично, если нет, пусть ещё полежит, золото не ржавеет. А боцмановскому сундучку до