Рассказчица - Кэтрин Уильямс

То, что я пережила с Адриком Владимировичем Волковым, подтвердило любимую фразу отца: с деньгами можно путешествовать, но с книгами – историями – можно узнать весь мир. Хоть граф и был тираном, он показал мне, что самое ценное, что может быть у человека в этом мире, – это хорошая история.

В детстве мне часто говорили, что я похожа на младшую великую княжну Анастасию Николаевну, у нее тоже были каштановые волосы и серо-голубые глаза. Я несколько раз ее видела – один раз в императорском Китайском театре, куда нас с папой и девушками из школы пригласили на балет «Спящая красавица». Мы вытягивали шеи, стараясь хоть краем глаза увидеть семью, которая расположилась на специально отведенных для нее местах, и хихикали от того, как матушка великих княжон ругала младшую за поедание шоколадных конфет в перчатках.

Потом я увидела ее позже, в 1913 году, когда отправилась с папой на празднование трехсотлетия рода Романовых. Было морозное февральское утро, мы стояли у собора, но даже дождь со снегом не могли омрачить наше настроение, пока мы ожидали карету из Зимнего дворца. Из-за погоды Санкт-Петербург был серым, как гробница, но парад сиял яркими красками: сине-красно-белые плакаты, казаки в алых камзолах, кавалерия в серебре. Когда золотая дверь кареты открылась и императорская семья вышла из нее перед церковью, я затаила дыхание. Сначала показались император с императрицей, за ними – четыре великие княжны в белых платьях с роскошными лентами. За ними, к моему удивлению, охрана на руках вынесла царевича. Даже издалека было ясно, что из Анастасии жизнь бьет ключом. Она порхнула к церкви, будто на пикник. У нее была искорка в глазах, легкость в улыбке. Да, подумала я, эта – моя любимица.

В России фотографии царской семьи были повсюду: на открытках и банках, в памятных альбомах, на коробках шоколадных конфет, в газетах. Наша страна жадно поглощала новости о правителях, которые были не менее увлекательными, чем истории об американских старлетках. Иногда я девочкой смотрела на фотографию Анастасии и думала, что мы подружились бы, если бы когда-нибудь встретились.

Последний раз я видела ее в совсем другой ситуации. Папа тогда еще не пропал, но заметно отдалился. Над ним нависла туча неспокойствия. Встречи в школе прекратились, но папа стал ездить в город еще чаще прежнего. Он строго наказал мне не выходить за ворота дома, но мне быстро стало одиноко без Ильи, да и хотелось посмотреть, что происходит в мире, о котором я теперь слышала только из взволнованных перешептываний в папином кабинете.

Романовы тогда находились под домашним арестом в Царском Селе, мне хотелось увидеть осажденную семью хотя бы вскользь. На велосипеде я добралась до Московского шоссе, проехала базилику Святой Екатерины. Повсюду стояли советские солдаты в длинных коричневых шинелях и острых козырьках. Я подъехала к пруду за памятником Пушкину, у Екатерининского дворца. Парк у Александровского дворца был окружен железной оградой. В некоторых местах стояли советские часовые. У ограды собралась толпа, люди что-то кричали. Я остановила велосипед.

– Что такое? – спросила я кого-то рядом. – Это они?

– Да, – ответил мужчина, судя по виду, рабочий. – Псы-кровопийцы.

Он плюнул на землю. Тут толпа расступилась, и я снова увидела ее – Анастасию. Она заметно изменилась. Волосы, спрятанные под чепчиком, были короче, будто она недавно болела, а ее кожа стала землистого цвета. Император Николай тоже там был, и великая княжна Ольга. К моему удивлению, Анастасия бросилась к толпе с жутким выражением лица. Тут я услышала крик:

– На виселицу их!

…В Нью-Йорке я дошла до должности гардеробщицы в «Палм-Корт» отеля «Плаза». Американские мужчины часто со мной заигрывали, что-то говорили о волосах и иногда о ногах – в моде тогда были короткие платья, и менеджер приказывал их носить. Сначала распущенность Америки повергла меня в шок, но потом мне даже понравилось. Столько свободы, которой у меня никогда не было в России.

Однажды в одной из берлинских газет я обнаружила статью о девушке, утверждающей, что она – выжившая великая княжна.

После расстрела царской семьи в Америке ходили противоречивые слухи о том, что стало с Романовыми: они перебрались в Швецию, Ватикан, Японию; их всех убили, вплоть до собачки, а отрезанная голова Николая украшала рабочий стол Владимира Ленина; кто-то из детей сбежал…

Я была подходящего возраста, с правильным акцентом, обладала знаниями о жизни русской аристократии, как о светских приемах, так и о повседневных делах в Царском Селе. От Волкова я также почерпнула информацию о царской семье. А благодаря отцу я получила образование, достойное принцессы, и научилась держать себя соответствующе. С помощью одного из официантов «Уолдорфа» я раздобыла фальшивые документы; «Анна Хасуэлл» – несомненно, отличный вариант. Поэтому, чтобы выжить, я – надеясь, что Анастасия все-таки нашла убежище, – стала ею.

Чтобы испытать свое новое имя в деле, я отправилась в «Плазу»; если не получится, решила сказать, что это просто шутка. Первыми жертвами обмана стали мои коллеги. Они подмигивали друг другу, легонько пихали друг друга, посмеивались, но вскоре нашлись преданные слушатели. Девушка по имени Лиза, хостес, представила меня своему дяде, менеджеру универмага в Бронксе; он заваливал меня подарками, стащенными втихую. Один постоялец отеля, владелец скотобойни в Чикаго, сделал предложение, пообщавшись с «Анастасией» всего два дня. Я отказала ему, прежде чем он успел оставить жену и детей, но только после того, как он купил мне соболиную шубу и оплатил квартиру на три месяца вперед.

Я прибегала к истории пропавшей княжны, только когда это было необходимо, к тому же я поняла, что мне больше нравится интрига тайны, соблазн двусмысленности, а не сама история. Но я быстро поняла, насколько ложь липкая. Я не раз до смерти боялась разоблачения. Чтобы мне было проще придерживаться истории, я прибегла к тому, что умею лучше всего: взяла ручку и стала сочинять. Дневник от ее лица, еще один и еще один. Они были похожи на романы из папиной библиотеки, только автором уже была я.

Пропавшие Романовы и несчастная Анастасия заворожили новый послевоенный мир; я тоже оказалась околдована. Как только я приехала в Нью-Йорк, библиотека стала моим убежищем. Четыре дня в неделю после работы я оказывалась у Терпения и Стойкости – каменных львов, украшающих широкую лестницу впечатляющего здания на Пятой авеню, поглаживала их гривы, прежде чем войти внутрь. Я проводила часы напролет в Розовом читальном зале, погруженная в книгу. Коллекция библиотеки оказалась для меня настоящим сокровищем.