Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты» - Валентин Пикуль

— Что-то не подгоняют нас, — судачили офицеры. — Видать, маршал ради австрийцев ног ломать не желает. А вот об Ласси ничего не слыхать: не пропал ли со всей армией?

— Один раз, — сказал Ласси, — мы врага обманули. Но сейчас, кажется, Менгли-Гирей обхитрил нас. Сам хан поджидает армию в ауле Арабат, а мост из бочек у Сиваша, нами оставленный для ретирады, татары разрушили. Выход один: обмануть врага вторично.

С моря шла крутобокая скампавея под квадратным парусом и под веслами, которые взмахивались ровно, будто крылья большой птицы. С ходу она врезалась в берег — полезла форштевнем на яркий, слепящий от солнца песок. В воду, засучив штаны повыше, спрыгнул с борта скампавеи капитан Дефремери.

— Флот! — прокричал издали. — Флот подходит турецкий…

— Так деритесь с ним, — ответил Ласси. — Нам, сухопутным, с кораблями не совладать… Передайте привет Бредалю.

Порыв ветра рванул с гребня косы песок, сыпанул по людям, — сухо и жестко.

На галере снова зарокотал, хлопая, парус. Скампавею качнуло, приподняв, и Дефремери на прощание сообщил:

— Буря! Еще вчера ждали… Буря поспешает!

С барабана, стоявшего перед Ласси, ветер сорвал карту и унес ее в небо — к большим и черным тучам, плывущим от Крыма. Скампавея отходила прочь, в знойных вихрях пропадала вдали Арабатская коса, от которой несло жаром, словно от печки. Парус брали в рифы матросы, одетые на голландский образец — в штанах до колен, в чулках рыжих, в шляпах, на горшки похожих. А на веслах трудились солдаты — полуголые, черные от загара, спины у них белые от соли. Над людьми гудела раздутая шквалами парусина, а двенадцать пар весел, вырубленных из русского ясеня, настойчиво вздымали воду под бортами скампавеи.

Дефремери показал вдаль, спрашивая Рыкунова:

— Плохо вижу… Скажи-ка, Мишка, что там виднеется?

— Турок бежит под флагом капудан-паши…

Вдоль опасных мелководий, иногда днищем по отмелям чиркая, скампавея Дефремери поспела к флотилии, когда круто заваривался шторм. Корабли уже рвало с якорей. А на иных командирами рядовые матросы служили (не хватало офицеров).

Вдоль горизонта, будто отбитая по веревке, протянулась линия парусов турецкой эскадры. Бредаль опустил трубу и сказал, не печалясь:

— Они мористее, оттого море трепать их станет больше…

Всю ночь било флотилию на волне. Прибой был жесток и крут. Счастливцы, кого волною на берег выкидывало. Иные же корабли через многие течи тонули. Сутки подряд летел смерч воды через косу Арабатскую, посередь которой, цепляясь за гребень ее, спасались люди и спасали из воды что попадется. Бочка там, пушка, канат, весло — все давай. Из 217 вымпелов флотилия Бредаля в одну ночь потеряла 170 вымпелов. Только чуть потишало, вице-адмирал приказал:

— Это еще не горе! Стать в дефензиву…

Дефензива — оборона. Отрыли окопы, вдоль косы наставили пушек корабельных, обложились ядрами. Горели всюду костры, чтобы прожарить ядра докрасна. Развевались на ветру лохмотья матросских голландок. В улыбках сверкали солдатские зубы.

— Иди к нам, турка, мы тебе кузькину мать покажем…

От бортов вражеской эскадры сорвались разлапистые якоря и грузно потонули в море. На флагмане капудан-паши раздался сигнал к огню. Тут и русские стрельбу открыли. Да столь удачно, что душа радовалась. С косы было видно, как ядра летят и в бортах застревают. Оттуда — дымок, потом дымище, а затем, глядишь, и огонь показался. Дефремери командовал батареей, поучал неопытных канониров, чтобы не все в борта целились — надо и рангоут сворачивать, надо паруса ядрами разрывать. Четыре часа длилась баталия, пока турки не ушли «в великом замешательстве». Бредаль велел мичману Рыкунову взять корабль, спуститься на нем к зюйду и выяснить, что там с армией.

Мичман прошел вдоль косы, но там, где вчера еще видели лагерь войска, теперь не было ни души. Опустела коса Арабатская, лишь на песке еще виднелись следы солдатских ног. Рыкунов пробежал под парусом еще с десяток миль и лишь тогда приметил небольшое войско.

Приблизились к берегу.

— Эй! — окликнули идущих по косе. — А где же армия?

К воде подошел офицер, его прибоем с головой окатило.

— Армия? Того знать не положено.

— Я делом пытаю: кто вы такие и куда идете?

— Мы из армии Ласси, а идем прямо на Арабат — до самого конца этой треклятой косы.

— Там же хан крымский засел, он погубит всех вас!

— На то и посланы, — отвечали с берега. — Видать, не уцелеем. Но зато туркам глаза отведем от армии… Вот и шлепаем!

Прибой снова нахлынул с моря. Офицер отряхнулся и (весь мокрый, весь непреклонный) побежал нагонять войско свое.

Армия фельдмаршала Ласси пропала скосы.

Она — как та капля, что долго сочилась по длинной ветке и вдруг исчезла сама по себе, высушенная ветром, уничтоженная солнцем!

Где она? Этого не знали даже татары…

Ни дождинки с неба. Вода в лиманах затухла, а Днестр и Буг стали зелеными от цветения. Жарко было…

Армия Миниха шла на Бендеры — по выжженным лугам, через пепел «палевый».

Солдаты шагали вдоль Бура, мечтая поскорее войти в лесную прохладу. В рядах слышалось — мечтательное:

— Бруснички бы…

— Малины!

— Родничок бы встретить…

Но даже кустарник, который желтел на берегах, и тот безжалостно выжгли татары на пути армии русской. Скот падал тысячами. Оставался лежать в степи, гнилостно вздуваясь боками. Драгуны давно топали пеши, неся на себе седла и амуницию. Иные плакали: разлука вечная с лошадью — как с человеком близким (жестока она и огорчительна).

Но как бы ни велики были тягости походные, ни одного дезертира армия Миниха не знала. Их было много, очень много, таких беглецов, в дни мира. Но никто из русских воинов не убежал с войны — и это особенно поражало иностранных атташе, что при российской армии состояли для наблюдения.

В поисках лугов для пастьбы Миних с разгону форсировал Буг, надеясь выискать нетронутые поляны. Через топь армия искала травы, цветов, родников и прохлады. Сравнительно еще немного отошли они от Очакова, а до Бендер было очень далеко.

— Остановите армию, — сказал Миних. — Надо подумать…

Все уже решено: в Бендерах им не бывать, и Миних писал к императрице: «Ни о чем более, как о способном и безопаснейшем обратно марше размышлять принужден я находился…» Здесь, на просторе степей, фельдмаршал раскрыл свои карты: Бендеры в этой кампании брать ему не хотелось.

— Идем на винтер-квартиры? — спросил его Манштейн.

— Да, — отвечал Миних, — потянемся на УкраинуПастор Мартене говорил Миниху правду в лицо:

— Вы не победили в этой кампании. Вы ее выиграли, как простофиля в карты.

Везучий человек искусен кажется и без дарований. После всех ошибок, допущенных вами под Очаковом, вы заслуживали быть разбитым полностью и плавать в луже крови…

— Победителей не судят! — огрызался Миних.

— Но их осуждают время и потомство. Удачи же случайные не выковывают победы прочной. Я вам, мой друг, добра желаю и говорю — постерегитесь! Ведь батальное счастье переменчиво, как непутевая женщина. Сейчас вы славны перед Европой, но можете стать и смешным…

Армия топала на Украину, Миних порою задумывался:

— Кто мне скажет, куда провалился Ласси?

До него доходили слухи, будто армия Ласси уже разгромлена в Крыму, перебежчики и лазутчики клятвенно сообщали, что в Кафе уже торгуют целыми связками русских солдат. Будто редиску, вяжут татары пленных в пучки и продают за море по дешевке, ибо добыча хана велика… Верить? А почему бы и нет?

Глава 8

После сожжения Бахчисарая столица ханства Крымского переехала в Карасу-Базар[21]… Гортанно провыли с минаретов муэдзины, первый намаз свершился, и город восстал к будням. А будни — не работа (труд принадлежит рабам), правоверные будни — это кейф, это десятая чашка кофе с пастилою розовой, это долгие беседы о ласках жен, особенно удачных за ночь минувшую.

Карасу-Базар оживал… Под укромной сенью платанов Таш-ханэ открылись ларьки и кофейни. В горшках, серебром оправленных, подают здесь гостю мясо молодых жеребят. Льется в чаши светлый жир баранов, и течет шербет. Тайком (лишь в задних комнатах) струится желтое вино, запретное в раю мусульманском.

Сидят на мягких войлоках мудрецы-кадии. Пишут завещания и делят по закону имущество покойных. А за шелковой ширмой — суета, поспешный говор, там мелькают мужские тени, и видны через шелк взмахи обнаженных рук. Это привезли вчера новенькую рабыню, еще девственную, и теперь опытные покупатели ходят смотреть ее и щупать. От кузниц уже понесло жаром — полуголые рабы куют лошадей татарских. Завизжали точила, на которых правят янычарские сабли. В темных щелях лавчонок с барахлом сидят евреикрымчаки, веры не потерявшие, но одетые уже как татары, и говорят они по-татарски.