Эллины и иудеи - Юрий Герт

В заключение Ростислав Петров повторил, что журнал будет печатать продолжение романа — "несмотря ни на что..."

Тем не менее, мы расходились после обсуждения — победителями.

Может быть, только у меня был такой настрой?.. Не думаю. Оказалось, мы способны принять открытый бой. Не имея ни журнала, ни организации, располагая только убеждениями, отстоявшимися, выстраданными — миллионами страдальцев, поддержку которых мы чуть ли не физически ощущали, мы все-таки выстояли, выдержали натиск... Значит, не все так беспросветно?

Кроме того, существует еще и клуб "Публицист". Существует — вернее, собирается в близком будущем осуществиться — "Мемориал"... А я еще сомневался, стоит ли идти на обсуждение!..

Где-то в душе мерцала у меня еще и таимая даже от себя надежда: не подействует ли наша перестройка, демократизация жизни на Марину, на Мишу, не смягчит ли ожесточенное неприятие происходящего?.. Ведь это в их возрасте я писал свой роман "Кто, если не ты?.." Но такое у меня возникло смущающее, загоняющее в тупик чувство, будто я, как пелось в "Кубанских казаках", "каким был, таким и остался" до самых седых волос, они же — со своими черными — много меня переросли...

Но, видя, как все ползет, зыбится под ногами, я хватался за каждую ниточку.

В те дни — да только ли в те?.. — я часто возвращался мысленно к обсуждению "Советника". Всякий раз мне открывалось что-то новое. И правда: стоило ли удивляться тому, как выступили Черноголовина, Ровенский, Тамарина, Ротницкий, которого я раньше немного знал, или Злотников, которого не знал вовсе?.. Другое было загадкой — наши оппоненты. Иных я понимал: Сталин для них накрепко соединен с молодостью, годами расцвета сил, Победой, и потому любой плевок в его сторону воспринимают они как плевок себе в душу. Понятны и те, кто всю жизнь преподавал, отработал курс, подобрал цитаты — все стройно, железобетонно... И вдруг!.. А с отработанными, утвержденными курсами связаны, между прочим, диссертации, должности, зарплата, престиж, взаимоотношения со студентами: чему же вы нас учили?.. Больше не верим!.. Понимаю кадровых военных: для армии нужны авторитет, субординация — от сержанта до маршала, и уж если даже вершина пирамиды... Как это у Достоевского: "Если бога нет, какой же я после этого капитан?" Понятны дети, внуки "вчерашних": они защищают их честь, их память... Но дальше-то, дальше?.. Неужто кормившихся именем Сталина больше, чем раздавленных им?.. И на одного тюремщика с его потомством не сыщется десять уцелевших зэков или тех, кому память о них тоже дорога?.. Неужели на каждого ветерана-сталиниста не найдется десяти солдат, которые помнят, как первую половину войны немцам пол-России отдавали, а вторую половину отбирали отданное, и стольких жизней это стоило, и сколько сотен тысяч, миллионов из немецкого плена прямиком направлялись в родимые наши лагеря?..

Спустя две недели после обсуждения "Тайного советника" в Союзе писателей газета "Часовой родины" Восточного пограничного округа в статье "От полемики до скандала" писала:

"...Номера журнала, в которых опубликована первая часть романа, сегодня не сыщешь в республике днем с огнем...

Представляется недопустимой попытка отдельных представителей художественной интеллигенции Казахстана превратить литературную полемику вокруг "Тайного советника" в политический скандал. Не останавливать публикацию, а публиковать и обсуждать должны мы произведение В.Успенского. Актуальнее его давно не появлялось на страницах республиканской печати...

Думается, все сказанное в статье привлечет внимание пограничного читателя к книге В.Успенского. В первую очередь, на мой взгляд, необходимо ознакомиться с ней политработникам..."

Сборник решили назвать: "От первого лица". Рукописей для него собралось, что называется, "под завязку" — тесемки на папке едва сходились. После редактирования я относил их в издательство машинистке. Входя в ее комнатку, я иногда заставал здесь еще и некоторых сотрудников издательства, они посматривали на меня с интересом, а то и с опаской. Как-то раз у машинистки, показалось мне, были красные веки, заплаканные глаза, но в них, обращенных ко мне, влажнопрозрачных, теплилось что-то горькое и благодарное.

— Что с вами?.. — спросил я. — Вы опечалены чем-то?..

— Это из-за вас, ваших статей, — сказала она. — Все воскресенье мы с мамой вдвоем перепечатывали, только сейчас последнюю кончила... И страшно стало. Как жить дальше?..

Когда наша работа завершилась, рукопись сборника передали директору издательства, он прочел и пригласил нас к себе. Мы явились к нему в кабинет впятером — Косенко, Берденников, Жовтис, Вайсберг и я. Казалось, за длинным полированным столом встретились давнишние друзья-закадычники, мы любовались и не могли налюбоваться друг другом - директор нами, мы директором. Единственная просьба, робко произнесенная этим добрым и мягким, по-восточному деликатным человеком, заключалась в том, чтобы повременить с очерком Жовтиса о "космополитической компании" сороковых годов в Казахстане: в издательстве выходит книга одного из героев, точнее, антигероев этого очерка... Кроме того, не так давно у него случился инсульт... Мы поняли. Мы обещали подумать. Мы не хотели допускать и малой трещинки в прекрасном, блистающем кристалле нашей взаимной приязни, которая вскоре, без сомнения, перерастет в дружбу...

Вечером я позвонил Жовтису, воззвал к его незлобивости, к чувству милосердия по отношению к больным и страждущим, к способности прощать — и он согласился заменить фамилию ветерана борьбы с космополитизмом нейтральной буквой "Н". И день спустя положил на стол директору издательства заново перепечатанные страницы. Директор остался доволен и сказал, что передает сборник редактору для окончательной подготовки к изданию, сдаче в производство...

Две недели спустя, 3 января 1989 года, в "Известиях" появилась статья "Вокруг "Тайного советника вождя":

"Почтенного возраста люди плотно заняли первые ряды. Поднимаясь на трибуну, они сначала обстоятельно перечисляли собственные заслуги, затем произносили гневно-торжественные, похожие одна на другую речи. И непременно звучало пусть не текстуально, но по смыслу следующее:

— Сталин — наша радость, ее у нас никому не отнять!

— Не вам, тут сидящим, давать ему оценки!

Или:

— Мы на вас в суд подадим, как Иван Шеховцов!

— Знайте, никакого "Мемориала" интеллигенция республики не поддержит!

Казалось, будто время сыграло злую шутку, — так явственно, так осязаемо дышало в этом зале прошлое.