Царское проклятие - Валерий Елманов

— Негоже оно так-то. Не дело это, государь. Понимаю, молодой ты еще, но уж впредь постарайся как-нибудь, остерегись, — и со вздохом добавлял неизменное: — Отпускаются твои грехи, чадо. Ступай, да боле того не твори.

Тем не менее протопопа близ себя Иоанн оставил. Для того имелись веские причины и самая главная крылась во внезапной для всех присутствующих перемене в самом государе. Пусть на самом деле оно было липовым, но как теперь объяснить ближним советникам, за какие такие провинности он удаляет от себя именно того, благодаря кому и свершилось это «чудесное преображение»? Нет уж. Пусть будет, как будет.

Сильвестр и в кружке «ближних» людей вел себя точно так же, отчего остальные подчас испытывали некоторую скованность. Бранное словцо при нем сказать не смей, пошутить скабрезно, на что были горазда молодежь, тоже. А если уж он брал слово, то какая бы тема им ни затрагивалась, выходило так медленно, дотошно и тягуче, что вызывало раздражение.

Правда, со временем посещать «царские посиделки» он и сам стал гораздо реже, пояснив однажды царю с некоторым смущением, что он глубоко ценит доверие Иоанна, но если тот дозволит, то хотел бы не так часто бывать у него в палатах, ибо есть у него кой-какие пометы, над которыми ему ко всеобщему благу хотелось бы потрудиться.

На вопрос же о том, что это за пометы, застеснялся еще больше и выдавил, что касаются они всего людского быта на Руси, который надо бы упорядочить. Дескать, будет всем от этого неописуемая польза, ну и государю тоже несомненное благо. Пометы эти пока разрозненные, потому ему и хочется посвятить им побольше времени, дабы свести их воедино. Иоанн несколько удивился, но дал добро. С тех пор кружок «ближних» протопоп посещал не часто.

А месяцем позже Сильвестр, все так же смущаясь, показал Иоанну часть этих загадочных помет, над которыми трудился не только дни напролет, но частенько прихватывал и часть ночи. Иоанн начал было читать, затем изумленно посмотрел на Сильвестра, закашлялся в замешательстве, скрывая невольную улыбку, чтоб не обидеть протопопа, после чего заявил:

— Написано у тебя, отче, славно, но все это столь сурьезно, что надлежит читать вдумчиво да неторопливо, а меня тут как на грех бояре заждались. Давай-ка я опосля их прочту, после чего и поведаю, что о сем мыслю.

Священник с видимым разочарованием кивнул и удалился. Иоанн сдержал свое слово, продолжив чтение уже вечером. Теперь он мог безбоязненно смеяться и даже позволять себе комментировать, пускай и мысленно, то или иное. Особенную иронию вызвали у него хозяйственные пометы.

«Да неужели родители и сами не знают, како чад воспитать, да с наделком замуж выдать? — усмехался он. — Неужели они без мудрого наставления протопопа не будут потихоньку откладывать для приданого дочери с самого ее рождения: и платье, и саженье, и монисто, и суда оловянные и медяные?

Или вот тоже мудрость несказанная — како детям отца и мать любить, и беречь, и повиноваться им, и покоить их во всем. К чему она? Тот из детей, кто любит своих родителей, и без этого поучения их любить будет, а коли попался звереныш, которому плевать на мать с отцом, так грози ему чем хочешь — все без толку. С другой стороны, если оно хотя бы десяток таких напугает — уже хорошо, а ведь их только запугать и можно».

Иоанн перевернул лист и вновь прыснул от смеха. Снова протопоп за свое принялся. Это ведь додуматься надо — учить бабу, что ей надо ткать, прясть, да остатки и обрезки беречь. Эх, чтобы глупая делала, если бы не отец Сильвестр. Ведь самой ей, неразумной, ни за что не догадаться, что всякие остатки и обрезки, камчатые и тафтяные, и дорогие, и дешевые, и золотное, и шелковое, и белое, и красное, и пух, и оторочки, и новое, и ветхое — все надо прибрать, причем мелкое в мешочках, а остатки свернуть и связать, а потом все разобрать, сосчитать и спрятать.

А вот тоже весело. Теперь он повествует, как всякое платье кроить и вновь обязательно про остатки и обрезки. «Дались же они ему, — усмехнулся Иоанн. — Да неужели домовитая хозяйка без его мудрости выбросит все, что останется после пошива одежи? А коль и найдется такая, то ей и поучение не поможет, потому что она и без него знает, как надо делать, а иначе поступает не от незнания, а от лени».

Он перевернул следующий лист, долго вчитывался в рядок ровных буковок — писал отец Сильвестр, как и жил, выстраивая их одну к одной, невольно залюбовался затейливыми, но в то же время и аккуратными завитушками, и устало отложил мачку бумаги в сторону. Дальше такое читать было не под силу. Нет, он, конечно, выполнит данное протопопу слово и одолеет весь его труд, но не за один же вечер — уж больно тягостно. Хотя…

Тут Иоанн призадумался и лукаво улыбнулся. А ведь и впрямь нет худа без добра. Прямо в точности, как учил Федор Иванович, утверждая, что и в плохом всегда кроется что-то хорошее, пускай и малое. Коль отец Сильвестр из-за своих помет стал гораздо реже ходить на «царские думки», то пускай он их и дальше творит. А чтобы подольше все это растянуть, он, Иоанн, ему и сам кое-что присоветует.

«А сейчас подамся-ка я к Настеньке, а то заждалась уже, моя лапушка», — с нежностью подумал он, с облегчением отрываясь от титанического труда протопопа и устремляясь на царицыну половину. Непрочитанные листы с пометами отца Сильвестра он на всякий случай прихватил с собой — вдруг улучит часок для чтения между… Ну, словом, между, и все тут.

Улучить не получилось — нашлись занятия поинтереснее, да такие увлекательные, что забрать пометы обратно Иоанн забыл напрочь. Вспомнил он о них лишь ближе к следующему вечеру, собравшись на сей раз честно одолеть все до конца. Однако скучавшую Анастасию тоже заинтересовали оставленные супругом листы протопопа. Читала она плохо, по складам, но пару листов одолела и вдруг набрела на такое, что ее не рассмешило, а, скорее, расстроило. Не преминула Анастасия поделиться этим и с Иоанном, процитировав очередную мудрость отца Сильвестра, где повествовалось о том, как детей учить и страхом их спасать.

— Неужто без страха вовсе нельзя?! — возмущенно осведомилась она у супруга. — Да как же у него язык повернулся такое написать?! — и прочла начало поучения, где предлагалось наказывать сына в юности с тем, чтобы он упокоил своих родителей, и предлагалось бить дите не жалея. — Выходит, коли его не бить, то он тебя и покоить не станет? Да где ж он любовь такую встречал, чтобы она из-под палки была?!

В гневе Анастасия была еще красивее, чем обычно. Иоанн, как завороженный, любовался нежным румянцем на ее щеках и участившимся от возмущения бурным дыханием, которое круто вздымало ее полную грудь, соблазнительно колыхавшуюся под тонкой ночной рубахой. Очнулся, лишь когда она — чего раньше никогда не делала — напустилась на него самого: