Посланец. Переправа - Вторушин Станислав Васильевич

Немцы начали обстрел дзотов издалека. Они уже пристрелялись по ним и сейчас били гораздо точнее, чем во время первой атаки. Демидов увидел, как полетели щепки от верхнего бревна, прикрывавшего амбразуру. У него защемило сердце. Если пулеметчик броневика возьмет чуть пониже, Сукачеву не сдобровать. И он бы взял, если бы по броневику не открыл огонь пулемет Гудкова. Пули, с дробным стуком визжа и рикошетя о броню, начали высекать искры. Броневик дернулся, на мгновение остановившись, но тут же двинулся дальше. Теперь он поливал огнем дзот Гудкова, стараясь подавить его пулемет. И Демидову подумалось, что им и на этот раз удастся отбиться.

Но тут заговорил еще один немецкий пулемет. Сначала Демидов не мог понять, откуда он стреляет. И только внимательно обшарив биноклем пространство за наступающими немцами, увидел, что они успели оборудовать огневую точку на краю кювета. Отрыли небольшой окоп и установили на его бруствер ручной пулемет. Во время первой атаки у них его не было. Значит, прихватили с собой сейчас. Когда они успели отрыть окоп, ни Демидов, никто из других разведчиков не заметили. Этот пулемет начал бить по дзоту Сукачева. Тот, по всей вероятности, не видел его, продолжая поливать огнем броневик. Но пули не причиняли ему вреда, и броневик, а за ним и пехота продолжали медленно приближаться к мосту.

Демидов не открывал огня из автомата, стараясь беречь патроны. Надо было подпустить немцев ближе, когда их пехота не сможет прятаться за броневиком, и тогда уж бить наверняка. Но у Подкользина, очевидно, сорвались нервы. Он сначала дал короткую очередь, потом стал стрелять, не останавливаясь. Судя по тому, что броневик продолжал двигаться, его огонь не причинял немцам вреда.

Демидов лихорадочно соображал, каким образом отсечь пехоту от броневика. Если этого не сделать, ситуация может стать критической. И в это время замолк пулемет Сукачева. В первое мгновение Демидов не понял, что случилось, хотя подсознательно ощутил, что вся обстановка резко изменилась в худшую сторону. Потом до него дошло, что огонь ведут только немцы и дзот Гудкова.

— Подкользин! — как можно сильнее напрягая голос, крикнул Демидов, но тот не слышал его.

На крик обернулся Коваленок. Демидов жестами показал ему, чтобы он позвал Подкользина. Подкользин нервно сдернул автомат с бруствера и, не скрывая досады, подскочил к командиру.

— Бегом в блиндаж! — приказал Демидов. — Проверь, что случилось с Сукачевым. Если ранен, становись на его место.

Подкользин, пригнувшись, кинулся в блиндаж. То, что он увидел там, заставило его остолбенеть.

Окровавленный Сукачев без гимнастерки и нижней рубахи полулежал на столе, пленный немец, до этого безмолвно сидевший в углу со связанными руками и остекленевшими от страха глазами, поддерживал его за голову и плечи, а радистка бинтовала раны. Сукачев был ранен дважды. Одна пуля соскользом прошила ему бок, раздробив ребро, другая прошла сквозь предплечье, но кость, по всей вероятности, не задела. Об этом можно было судить по тому, что Сукачев на весу держал руку, чтобы она не мешала бинтовать бок. Обе раны сильно кровоточили. Сукачев был бледен и, по-видимому, еще не совсем сообразил, что с ним произошло.

Зато Подкользин сразу оценил всю ситуацию. Достав из-за пазухи недопитую фляжку рома, он открутил крышку и поднес фляжку к губам Сукачева. Тот сначала мотнул головой и попытался отвернуться, но потом сделал маленький глоток. И только поняв, что во фляжке не вода, а ром, жадно припал к горлышку.

Радистка накладывала бинты умело, и Подкользин понял, что его помощь здесь не потребуется. Тем более, что ей помогал немец. Снаружи раздавался треск выстрелов, теперь уже автоматных, и Подкользин кинулся к пулемету. Броневик стоял на дороге, но к траншее, непрерывно стреляя на ходу, бежало около десятка немцев. Подкользин схватился за ручки пулемета и нажал на гашетку. Два немца, словно споткнувшись, сразу упали на землю, остальные залегли в кювет. Очевидно, они не ожидали, что замолчавший пулемет разведчиков снова заговорит.

Но перевести дух Подкользину не удалось. По дзоту, мгновенно развернувшись, ударил пулемет броневика. От бревна, прикрывавшего сверху амбразуру, отлетело несколько щепок. И если бы в этот миг броневик не двинулся вперед, пристрелявшийся по цели немецкий пулеметчик наверняка срезал бы Подкользина. Но броневик рванулся к мосту, и пулеметная очередь ударила вхолостую. Пули только подняли фонтанчики пыли сбоку от амбразуры. И тут Подкользин увидел, что у него кончается пулеметная лента. Сукачев расстрелял их все, вставив в пулемет последнюю. Деревянный ящик, в котором лежал ее конец, оказался пустым.

Немцы поднялись из кювета и снова пошли в атаку, но Подкользин понимал, что он может дать по ним только одну, последнюю очередь. Подкользин отвернулся от амбразуры и в бессилии обвел взглядом блиндаж. Радистка закончила бинтовать грудь Сукачева и теперь перевязывала ему руку. Сукачев сидел на столе рядом с рацией, он уже пришел в себя, мертвенная белизна отлила от его щек. Около него стоял немец, готовый в любую минуту помочь и Сукачеву, и радистке. А недалеко от немца у стены стоял ящик, полный патронов. Ими можно было зарядить не одну ленту.

— Комен зи мир! — закричал Подкользин, обращаясь к немцу.

Если бы кто-то спросил, откуда он знает эти слова, Подкользин бы не ответил. В школе он два года учил немецкий, но самой высшей оценкой по этому предмету у него была тройка. В разведке выучил только «Хенде хох!» С такими словами разведчики обращаются к немцам, когда берут их в плен. А тут он требовательно приказал пленному подойти. И тот, впервые за все это время, услышав обращенные к нему на родном языке слова, сначала вытянулся в струнку, затем подскочил к Подкользину. Но остальных слов, способных объяснить немцу, чего от него хотят, Подкользин не знал. Да и времени на объяснение не было. Цепь атакующих приближалась, снаружи по ней били из автоматов Демидов с Коваленком. Подкользин схватил пустую пулеметную ленту, протянул ее немцу и показал рукой на ящик с патронами. Пленный оказался понятливым. Он взял ленту и, встав на одно колено около ящика, торопливо начал набивать ее патронами. При этом искоса все время поглядывал на Подкользина.

Подкользин схватился за ручки пулемета и, прищурившись, посмотрел сквозь прицел на поле боя. Немцы шли в атаку цепью, автоматы Демидова и Коваленка не причиняли им вреда. И Подкользину показалось, что у разведчиков нет сил, чтобы остановить их. Броневик двигался уже без сопровождения, поливая огнем дзот Гудкова. Второй пулемет немцев молчал, боясь задеть вставших в рост атакующих. Подкользин прицелился в самого высокого, шагающего в середине цепи чуть впереди остальных. Немец шел вызывающе нагло, прижав к правому боку автомат и непрерывно поливая из него огнем траншею, в которой сидели Демидов и Коваленок. Подкользин обратил внимание на короткие, всего по щиколотку, сапоги немца. Ему показалось, что они до блеска начищены кремом. И это тоже выглядело вызывающе. Немец напоказ выставлял свою спесь, давая понять, что не боится русских. Даже в атаку он идет в начищенных сапогах. Подкользин подождал, пока немец сделает очередной шаг и, задержав дыхание, нажал на гашетку.

Немец замер на месте, чуть качнулся и, не сгибаясь, со всего размаху грохнулся на спину. Подкользин выдохнул, прицелился в другого, шедшего справа, и тот, словно споткнувшись, сначала упал на колени, потом повалился на бок. Но цепь все шла и шла, не считаясь с потерями. Подкользин занервничал и дал длинную очередь, уже не целясь. Как оказалось, она была последней, пулемет замолчал. А немцы все шли, хотя из цепи выпал еще один, убитый Демидовым или Коваленком. Подкользин почувствовал, как в груди собирается неприятный ноющий холодок охватывающего все тело страха и, не отрывая взгляда от поля боя, нервно протянул руку в сторону ящика с патронами. И тут же почувствовал, как кто-то вложил в его ладонь конец пулеметной ленты. Он мгновенно повернул голову и столкнулся взглядом с пленным немцем. Тот смотрел на него спокойно и бесстрашно. Подкользин откинул другой рукой замок пулемета, вставил в него ленту и снова припал к прицелу.