Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков

В это время любые, даже «очень странные», мнения «нашего Друга» могли иметь решающее значение. 16 сентября Протопопов назначен управляющим Министерства внутренних дел. Как видим, благодаря вмешательству Распутина, у которого вице-спикер лечился.

Александра Федоровна сильно ошибалась, когда думала, что, «так как он член Думы, то это произведет на них впечатление и закроет им рты»[370]. Думцы пришли в ярость – они добиваются «правительства доверия», а их коллега становится министром по протекции Распутина. Родзянко, три месяца назад рекомендовавший Протопопова в министры, встретив Протопопова-министра, не подал ему руки. Александр Дмитриевич превратился в главную мишень для оппозиции.

Тут же поползли слухи, что его назначение связано со стокгольмскими переговорами и желанием заключить сепаратный мир. Непонятно, правда, почему в таком случае его назначили министром внутренних, а не иностранных дел. К тому же, как мы помним, после разговора с Протопоповым о поездке за границу Николай II и не думал о назначении, иначе этот вопрос не застиг бы его в сентябре «совершенно врасплох».

Такова была обстановка в стране к 1 ноября 1916 года, когда открылась очередная сессия Государственной думы и оппозиция начала «штурм власти». Устранить влияние «темных сил» (Распутина как минимум и Александры Федоровны в идеале), сформировать «правительство доверия» и вести войну до победного конца – с этими требованиями выступал уже не только Прогрессивный блок, но практически вся российская общественность.

Не остались в стороне и великие князья. Постепенно они объединяют усилия и устанавливают контакты с депутатами Думы, лидерами общественных организаций, оппозиционно настроенными представителями административной и военной элиты и даже с церковными кругами.

Если Дума начала штурмовать власть 1 ноября, то члены императорской фамилии – на несколько дней раньше.

Еще с весны 1916 года вдовствующая императрица Мария Федоровна переселилась в Киев к своей дочери Ольге. Формально – для устройства госпиталей, на самом деле – в знак протеста против нарастающего влияния невестки – Александры Федоровны. В Киеве находились также Александр Михайлович с женой Ксенией. То есть мать царя, две его сестры и зять.

В конце октября в Киев приехали Павел Александрович с женой, Мария Павловна-старшая и Николай II. Родственники, собравшиеся в таком количестве, не упустили случая провести с царем разъяснительные беседы.

В эти же дни Сандро обрабатывал Павла Александровича. «Все беды, по его мнению, коренились в Распутине», – вспоминает жена Павла княгиня Палей. Сандро предлагал поговорить с царем «начистоту» и собрать семейный совет с участием Николая Михайловича и трех Владимировичей[371]. Павел был не в восторге от этого предложения, но не отказался.

1 ноября, в день открытия думской сессии, в Ставку к царю приехал Николай Михайлович. В Ставке он был не одинок – там находились его братья Сергей и Георгий. Вечером у него с Николаем II состоялся обстоятельный разговор.

К сожалению, сведения об этом разговоре крайне противоречивые. Николай Михайлович привез царю письмо и уверял, что зачитал его. А Николай II утверждал, что великий князь не только ничего не зачитывал, но вовсе «не хотел давать мне своих писем, – я их просто взял у него, и он отдал их довольно неохотно». «О тебе, – клянется Николай II жене, – он не упоминал совершенно, останавливаясь только на историях со шпионами, фабриках, рабочих, беспорядках, министрах и общем внутреннем положении!»[372]

Как бы то ни было, мы можем судить о беседе только по тексту якобы зачитанного царю письма, который Николай Михайлович уже после революции передал в газету «Русское слово». Причем Николай Михайлович передал одно письмо, а Николай II и Александра Федоровна в переписке говорят о двух.

Все письма великих князей этого времени строятся по одному принципу: 1) напугать царя приближающейся катастрофой, 2) убедить, что он не знает истинного положения вещей, 3) предложить, что нужно делать (с этим обычно проблемы).

«Ты находишься накануне эры новых волнений, – предостерегает Николай Михайлович, – скажу больше – накануне эры покушений». Потому что раньше никто не знал, как назначаются министры, а теперь знают все. И «раз способ стал известен всем и каждому и об этих методах распространилось во всех слоях общества, так дальше управлять Россией немыслимо». Явный намек, что министров назначает Распутин.

«Неоднократно ты мне сказывал, что тебе некому верить, что тебя обманывают, – продолжает великий князь. – Если это так, то же явление должно повторяться и с твоей супругой, горячо тебя любящей, но заблуждающейся, благодаря злостному, сплошному обману окружающей ее среды. Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно. Но что исходит из ее уст, – есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды». В общем, царицей манипулируют, а она – в свою очередь – манипулирует царем. И если уж Николай II «не властен отстранить от нее это влияние», то пусть, по крайней мере, оградит себя от «постоянных, систематических вмешательств» жены.

А уж если «устранить это постоянное вторгательство во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось утраченное тобою доверие громадного большинства твоих подданных». И «все последующее быстро наладится само собой».

Программа более чем скромная – устранить влияние «темных сил». Ответственное перед Думой правительство отодвигалось на перспективу. «Когда время настанет, – а оно уже не за горами, – ты сам с высоты престола можешь даровать желанную ответственность министров перед тобой и перед законодательными учреждениями. Это сделается просто, само собой, без напора извне и не так, как совершился достопамятный акт 17 октября 1905 года»[373]. Очень тонкое, с психологической точки зрения, замечание. Николай II не любил идти на уступки под давлением «извне», а «достопамятный» октябрьский Манифест давно уже вызывал в нем только чувство сожаления.

«Все высказал, все рассказал, после чего императорское величество удостоил меня троекратного нежного поцелуя», – сообщал Николай Михайлович своему другу французскому историку Фредерику Массону[374].

Скорее всего, великий князь высказал не все, что содержалось в письме. Об императрице он, видимо, действительно не упоминал. Иначе Николай II не удостоил бы его «троекратного поцелуя», а тем более – «нежного». И уж совсем невероятно, чтобы царь переправил это письмо Александре Федоровне, зная его содержание. А он именно так и поступил. Ясно, что он просто-напросто не прочитал письмо, в чем впоследствии, оправдываясь, и убеждал жену.