Архив - Виорэль Михайлович Ломов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это моя дочь…– представила ее пани. И опять он не разобрал имени.
– Суворов. Георгий Николаевич, – счел нужным представиться и он.
– Как? – девушка уже протягивала к нему руку, но вдруг отдернула.
Суворов повторил.
– Да, дочка. Бывает такое, – сказала по-русски пани.
Георгий Николаевич вспомнил, где он слышал этот голос. Это был голос Инессы Рембо! «Как же так, – думал он, – передо мной две женщины, и та, которая Инесса, не Инесса, а та, что явно не она, и есть Инесса Рембо?»
– Инесса, – спросил он, – почему ты не сказала мне, что…
– Что я есть я? – засмеялась пани. – Или она? Я не знаю никакой Инессы.
***
– Это была она, – пересохшими губами шептал Суворов, – А я, дурень…
– Бредит, – раздался над ним чей-то голос.
***
– Простите, не сочтите меня назойливым, но я очень хотел бы провести с вами сегодняшний вечер. Куда здесь лучше пойти?
– Сначала зайдем к нам домой, – предложила библиотекарша, а затем обратилась к дочери:
– А ведь пан Суворов так похож на твоего отца.
Суворову стало очень тревожно, перехватило дыхание, зажгло в груди. Он с трудом поспевал за пани. Дочка куда-то исчезла. Как тогда исчезла куда-то Инесса.
Быстро стало темнеть. Пани жила неподалеку от библиотеки, в двухэтажном строении прошлого века недалеко от Влтавы. Дворик был глухой. Стены и высокие деревья отделяли его от всего мира. Казалось, сумерки зарождались в этом дворе и растекались далее на весь город, а может, и на весь свет. «То-то тут шастает этот мужчина в черном плаще». Под деревьями стояли короткие скамеечки. На них сидели, тлел огонек сигареты, слышался женский смех.
– Вот здесь, – сказала пани и пропустила Суворова вперед.
Они стали подниматься на второй этаж. Ступени скрипели. Казалось, наверху за дверью их встретит Ольга или сама Фрида. Сверху спустился всё тот же мужчина. Проходя мимо библиотекарши, он приподнял шляпу. Они поднялись – и дверь тут же распахнулась, как картонка. На пороге стояла крепко сбитая миловидная девушка в коротеньком платье, похожая и не похожая на ту, что подбежала давеча к матери на той улочке. Инесса тоже была в течение одного часа совершенно разной, но одинаково пленительной.
***
– Одинаково…– прохрипел Георгий Николаевич.
– О Господи…
***
–…Просим, – пригласила она. В руках она держала тапочки, будто специально приготовленные для Суворова. Рядом с ней стояло ведро с водой. Она только что кончила мыть полы. Пол был деревянный и пах так, как может только пахнуть свежевымытый деревянный пол летним вечером.
– Нравится запах? – спросила девушка, улыбнулась и строго посмотрела на Суворова. На коленях, локтях и щеках у нее были ямочки, а между верхними передними зубками была щелочка, над которой нелепо морщился тонкий с хищными ноздрями нос.
– Очень.
– Тогда проходите, – сказала она.
Некоторые дома имеют особенность сниться потом, в слегка искаженном виде и преломленном сознанием освещении. В такой дом заходишь с бьющимся сердцем с тихой улочки, а выходишь из него на широкий залитый солнцем луг, и сердце подступает к горлу. Этот дом был из таких. Суворов смотрел на обстановку и вспоминал ее как сон. Ему часто снился этот сон. Он с Инессой. Или с Софьей? Или с Ириной? Он постоянно с кем-то, но постоянно один.
– Давайте никуда не пойдем, хорошо? – предложила пани.
Девушка стала прибирать разбросанные вещи, а пани быстренько собрала на стол. Вечерний стол не предполагал шпикачек и кнедликов. Они сели на жесткие венские стулья, сверху свисал старинный абажур. В конусе золотого света поднимались три струйки ароматного чая и неторопливо лилась беседа на берегу пруда, имя которомуВоспоминания.
– Скажите, пани…вы Инесса?
– Так ты счастлив был со своим«надо», Георгий?
***
– Вам же сказали – дальше нельзя!
– Это опять вы. Я же только начал читать вашу первую главу «Прибытие».
***
Вечерело, но свет не зажигали. В широком окне розовело закатное небо. Улица убегала прямо в солнце. Было тихо и тепло.
Георгий и Инесса сидели перед окном на двух венских стульях. Он, размахивая руками, рассказывал ей что-то, она, глядя на несвойственную ему манеру жестикулировать, улыбалась. Произносимые слова тут же забывались, словно и не нужны были им совсем. Глядели друг на друга они почти холодно, разве что с легкой, ироничной заинтересованностью.
Совершенно случайно, жестикулируя, он коснулся своей рукой ее руки и не убрал ее, и она вроде и не заметила. Только как-то напряглась. Георгий потерял нить разговора и смолк.
Он вдруг провалился на мгновение в чудовищную даль прошлого, в тот свой первый проклятый приезд в Тифлис, и там сидел рядом с Софьей и касался локтем ее локтя!
Наклонившись к Инессе, чтобы придать своим мыслям, а значит и словам, некий разбег, он невольно прикоснулся своей ногой к ее ноге. Тут мысли его и вовсе смешались, а в глазах Инессы появился страх, как бы он не отстранился от нее. Ее страх пронзил Суворова, и он задрожал. То же самое он ощущал и в Инессе.
Георгий не чувствовал ее тела, он знал, что они касаются друг друга. Этот факт удивительным образом перечеркнул всё, что было вокруг, и оставил только одну мысль – об их близости. О тех волшебных мгновениях, когда они еще не растаяли в воздухе, не ушли в землю, а бегут, бегут сказочными, угасающими искорками по тонюсеньким нитям плоти, изливаясь в голос ночи.
L
Суворов проснулся. Он радостно открыл глаза и тут же зажмурился от тяжести света. Снова приснился этот сон, в одном и том же неизменном виде. Будто именно он являл собой то важное, что сохранилось в Суворове. От всего прочего остались одни лишь осколки, фрагменты, пятна. «Куда дену их я? Как соберу их, чтобы предстать цельным пред Богом? И что тревожно так? Будто не сделал чего-то самого главного? Не понять. Как хорошо полям под белым снегом, уютно и тепло…Что это – черные волосы, припорошенные снежком?.. И маленькой рукой, едва скрывавшей дрожь, водя по розовой щеке, чей бархат схож…»
Он лежал с закрытыми глазами и уже точно знал, что не откроет их больше никогда.
Да и стоит ли открывать глаза в мир, если обрел мир внутри самого себя? Вот только бы еще перекусить у тетушки Адалии. Да перечитать…«Старосветских помещиков».
«Но нельзя же так, нельзя! – встрепенулся Георгий Николаевич. – Кому оставить архив? Наде? Не
