Русские во Второй мировой - Анатолий Уткин

Заявление Гитлера было прочитано немецкому народу Геббельсом в семь часов утра ярким утром 22 июня. «Принужденный месяцами молчать наконец получаю возможность высказаться свободно. Германский народ! В этот момент начинается марш, который по своим масштабам может быть сравнен с величайшими, виденными миром. Я решил сегодня вручить судьбу и будущее рейха и нашего народа в руки наших солдат». Гитлер, раньше стращавший силой России, теперь говорил только о ее слабости. Шести недель было достаточно для разгрома Франции, чья армия считалась сильнейшей в мире; с Россией дело пойдет легче. Гитлер утверждал, что Россия не обладает даже той силой, которой обладала во время Первой мировой войны. Ее экономическая система находится в состоянии хаоса, коммунистическая диктатура вызывает ненависть. «Нужно только громко хлопнуть дверью».

129 годами позже — почти день в день — после перехода Наполеоном Немана немцы пошли по его пути. В три пятнадцать ночи командующий Черноморским флотом сообщил в Москву о налете германской авиации на Севастополь — за два часа до вручения послом Шуленбургом декларации об объявлении Германией войны.

Шесть тысяч жерл германских пушек уже раскалились до крайности. Четыре танковые группы — Клейста, Гудериана, Гота и Хепнера бросились сквозь оцепеневшую русскую оборону. Две величайшие армии мира столкнулись насмерть. Германская авиация первые полгода царила в воздухе, что позволяло говорить о классическом блицкриге.

Немцы удивительным образом не испытывали дурных предчувствий. Им не приходило в голову, что в конце концов, как пишет американский историк Вайнбергер, «попытка теснить Красную Армию по территории всей СССР могла оказаться безуспешной хотя бы потому, что гусеницы немецких танков не могли не износиться в стране таких размеров. Согласно германским планам, советское сопротивление должно было прекратиться после достижения вермахтом линии, соединяющей Архангельск с Астраханью. Хотя эта блестящая идея держалась в секрете от русских, германские штабные карты не предусматривали ведения боевых действий за пределами этой мифической линии — более того, неясно было, что делать даже значительно западнее этой линии. Первые удары должны были оказаться решающими; в этом анализе немцы даже не знали, насколько они правы.

Концепция кампании, которая будет решена в течение нескольких недель, предлагалась ими только для немцев — они победят к этому сроку. Оказалось, что первые удары не сокрушили Красную Армию, не погребли советскую систему. Германские победы были потрясающими, захваченное — огромным, военнопленные — бесчисленными; но война продолжалась на все более расширяющемся фронте. Не заключалось ли в этом нечто иное: если немцы не победят за шесть недель, смогут ли они вообще победить? Над этой простой мыслью никто в германской военной иерархии не задумывался… Гитлер не только исповедовал наиболее дикие расовые глупости, но он верил в них и основывал на них свою политику. Они предопределяли необходимость в жизненном пространстве, которое требовало ведения войны; предпосылка — предрассудок о расовой неполноценности славян с неизбежностью обуславливал порочные и ошибочные военные планы и приготовления»[41].

Первая реакция

Уже в первые часы битвы германская авиация бомбила пять советских городов — Каунас, Ровно, Минск, Одессу и Севастополь. Начали действовать засланные диверсионные группы, их интересовали прежде всего мосты, железнодорожные развязки, места скопления советских войск. Но первое слово сказала германская авиация. Основной удар германские бомбардировщики нанесли по шестидесяти шести советским аэродромам. В первый же день критически важный мост через Неман у Алитуса был захвачен нетронутым.

Гальдеровский дневник: «Русские части захвачены в их собственных казармах, самолеты стояли нетронутыми на взлетных полосах, а атакованные нашими войсками части запрашивали свое руководство, что им делать». Через пятнадцать минут после трансляции речи Гитлера Жуков издал директиву «атаковать и уничтожить врага». Но советским войскам при этом приказывалось не пересекать границу Германии. Бомбардировке должны были подвергнуться несколько немецких городов (в том числе Кенигсберг и Мемель), но не глубже 150 километров от советской границы. Советская радиосвязь с германским министерством иностранных дел сохранялась. В девять пятнадцать маршал Тимошенко отдал приказ советским войскам близ границы начать наступление и продвинуться на территорию Германии.

В полдень 22 июня Московское радио, наконец, нарушило свое мирное вещание. По свидетельству Микояна, Сталин отказался выступить по радио с обращением к стране. Ему «нечего сказать народу». Заикающийся Молотов сказал притихшим огромным толпам, собравшимся у тарелок громкоговорителей: «Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу и без объявления войны германские войска напали на нашу страну». Свое лаконичное выступление Молотов завершил словами, которые отозвались в миллионах сердец: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

23 июня Гитлер на своем поезде «Америка» отправился в специально подготовленную военную штаб-квартиру в Вольфшанце, в Восточной Пруссии. Он поделился с окружающими: «В начале каждой кампании открываешь дверь в темную незнакомую комнату. Никогда не знаешь, что прячется внутри». Тем временем Италия и Румыния объявили войну Советскому Союзу. Вечером этого дня в Москве был создан Совет по эвакуации. Его задачей стала передислокация полутора тысяч военных заводов и фабрик с территории Белоруссии и Украины на Урал и в Казахстан.

Руководство страны

Рассказы о том, что паника железной рукой охватила Сталина, не соответствуют документам. Никуда Сталин не уезжал и не прятался в забытьи. Журнал встреч определенно диктует его высокую активность даже в первый день войны. Он принимал генералов, он рассматривал различные предложения, он верил в Красную Армию. Но шок от удара был неимоверно велик. В тот самый день, когда Гальдер записал в дневник, что «судьба России решена за 14 дней». Сталин выступил по радио с знаменитым обращением «Братья и сестры…». Сталин слишком долго жил неподалеку от войны, чтобы отпустить нервы. Гремел стакан, передачу прерывали, но миллионы людей не знали иного выбора: вот человек, которому они вверили свою судьбу.

И все же поражения первых дней войны были нестерпимо болезненны. Пиком жестокого разочарования был седьмой день войны, воскресенье, 29 июня 1941 года. Обрыв коммуникаций с Западной группой войск вызвал невиданный вихрь у собравшихся в Комиссариате обороны генералов и политиков. Начальник Генерального штаба генерал Жуков разрыдался. Сталин уже не мог видеть происходящего и удалился на ближнюю дачу. Растерянные члены политбюро не видели выхода, как поехать к вождю. И кризис оказался пройденным. На следующий день был создан из пяти членов Государственный Комитет Обороны со Сталиным во главе (Молотов, Маленков, Ворошилов, Берия). Сталин возглавил Ставку.

Тремя направлениями теперь командовали Ворошилов (Северо-запад), Тимошенко (Запад), Буденный (Юго-Запад). Это был последний случай всемогущества командиров Гражданской войны, сблизившихся тогда со Сталиным в рядах Первой конной армии. Партийные вожди расположились так: Жданов на Северо-Западе, Булганин на Западе, Хрущев на Юге.

Реакция Запада

Британский посол Криппс, знавший о предстоящем, был уверен, что немцы предварят свое выступление суровым ультиматумом и Сталин согласится с любыми условиями германского ультиматума. Посол даже не собирался возвращаться в Москву. В случае, если война все же начнется, британский посол давал Советской России не более месяца. Британская разведка определяла срок сопротивления СССР в десять дней. Британский маршал Дилл полагал, что русские Могут продержаться не более шести недель.

Когда Черчилль проснулся утром 22 июня, ему сообщили о пересечении немецкими войсками границы Советского Союза. Стратегическая ситуация радикальным образом изменилась. Премьер тут же распорядился предоставить ему микрофоны Би-би-си в 9 часов вечера того же дня. Он начал составление речи еще утром и весь день обдумывал каждую фразу. У него не было времени консультироваться с военным кабинетом, да Черчилль и не ощущал необходимости в этом. В процессе подготовки речи секретарь спросил, как может он идти на установление союзных отношений с СССР — не помешает ли этому вся его прошлая деятельность? Черчилль ответил: «Ни в малейшей степени. У меня только одна цель — разбить Гитлера. Если бы Гитлер вторгся в ад, то я нашел бы, как защитить дьявола в палате общин». Составив текст, Черчилль, как обычно, отошел к послеобеденному сну. А вечером, выступая перед страной и всем миром, он сказал: