Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Из Москвы до сих пор не имею никаких отзывов о симфонии. Ни одного слова сочувствия и похвалы. Юргенсон пишет мне, что Рубинштейн будет играть мой концерт. Знаете ли Вы этот концерт? Если нет, то я очень, очень желал бы, чтоб Вы его слышали. Это одно из моих любимых детищ. Каким образом Рубинштейну вздумалось теперь играть этот концерт, который он прежде признавал неисполнимым? Не знаю, но очень ему благодарен за это. Он его, наверное, отлично исполнит.

До свиданья, милый, добрый друг.

Безгранично любящий Вас

П. Чайковский

111. Чайковский - Мекк

Clarens,

10/22 марта 1878 г.

Дорогая моя Надежда Филаретовна! Какие у нас здесь чудные дни наступили! Сразу после двухнедельной непогоды наступила весна во всей своей прелести. Солнце ярко светит и греет. Деревья пускают почки, появилась масса полевых цветов и в довершение всего лунные ночи. Не могу Вам передать, мой друг, до чего я наслаждаюсь всем этим. Мне так хорошо, я так покоен, доволен собой по причине успешной работы, здоровье мое в таком превосходном состоянии, в будущем так мало тревожного и грозного, что я смело могу назвать мое теперешнее состояние счастьем. Могу ли я при этом не вспомнить, кому я всем этим обязан и кто причина тому, что я могу дышать полной грудью, могу назло Шопенгауеру в каждую минуту дня проникаться чувством любви к жизни и к природе? Будучи несколько суеверен и вспоминая, что еще так недавно счастье мне казалось чем-то совершенно невозможным, я иногда пугаюсь, и мысль о непрочности счастья промелькнет с быстротой молнии в голове, но тотчас же вспомню о Вас, и на душе снова радостно и покойно.

Первая часть скрипичного концерта уже готова. Завтра приступлю ко второй. С того дня как благоприятное настроение наступило, оно не оставляет меня. В таком фазисе духовной жизни сочинение утрачивает вполне характер труда: это сплошное наслаждение. Пока пишешь, не замечаешь, как время проходит, и если б никто не являлся прерывать работу, просидел бы целый день не вставая. Но я не отступаю от установленного порядка, и в оба последние дня благодаря чудной погоде наши послеобеденные прогулки были очень отдаленные и полные самых приятных ощущений. Вчера мы ходили в Веве, но не по большой дороге, а по прелестной тропинке. Сегодня я ходил один в горы. Об России я думаю с величайшим удовольствием, т. е., несмотря на то, что мне здесь так хорошо, я все-таки рад буду очутиться в родной сторонке. Но не могу скрыть от Вас, что Каменка по известным Вам причинам несколько пугает меня. То же самое я могу сказать и о Москве. Мне так же сильно хочется видеть родной город, как мало хочется снова потянуть свою консерваторскую лямку. Однако же и то и другое, т. е. Каменка и консерватория, неизбежны. Впрочем, я знаю вперед, что в Каменке мне будет несколько неловко только в первое время, а что касается консерватории, то очень может быть, что я добьюсь от Рубинштейна сокращения числа моих часов. У него какая-то страсть делить учеников на множество классов без всякой надобности, - дескать, коли тебе платят жалованье, так сиди как можно больше, хотя бы это и не было нужно. Но это все еще далеко, а в ближайшем будущем, т. е. в начале, апреля, надо будет прямым путем отправиться в Каменку. Модест в конце апреля уже должен будет отправиться в деревню к Колиным родителям, a я во что бы то ни стало хочу провести с ним первое время в Каменке. Мне легче будет расстаться с ним там, чем здесь. Тяжело мне будет это расставанье.

На прошлой неделе я прочел в письме Вашем предположение, что брат Анатолий имеет вид человека, довольного жизнью. Как раз дня через три после этого я получил от него письмо, в котором он жалуется на хандру и скуку. Хотя он просит меня не придавать этому большого значения, но письмо это несколько обеспокоило меня, и мне до того страстно захотелось повидаться с ним, что я тотчас же написал ему письмо с просьбой приехать на святой неделе в Каменку. Перспектива свидания с этим милым моему сердцу человеком очень пленяет меня. Я имею основание думать, что причина его хандры отчасти та, что он обо мне соскучился. Очень меня любят братья мои, но зато уж и я отплачиваю им и, если это возможно, даже с излишком. Как раз в то время, как я пишу Вам это письмо, в Москве идет концерт Рубинштейна. Были ли Вы на нем? Я воображал Вас сидящею на хорах в уголку. Мне было бы очень приятно узнать, что Вы были на этом вечере и слышали мой концерт. А не правда ли, что на хорах лучше слушать музыку, чем среди элегантной нижней публики, которая меньше всего интересуется музыкой?

Будьте здоровы, дорогая моя.

Ваш крепко любящий вас П. Чайковский.

112. Мекк - Чайковскому

Москва,

10 марта 1878 г.

1878 г. марта 10 - 11. Москва.

На этот раз хочу написать Вам короткое письмо, мой милый,-славный Петр Ильич, потому что спешу послать Вам условия нашего мира с Турцией, которыми я en resume [в общем.] недовольна. Зачем не взяли Эрзерума на Кавказе и части броненосного флота, и зачем отходящие земли идут в счет денежной контрибуции? Я, боюсь, что таким образом мы останемся в убытке от ведения войны, потому что нам она стоила страшных денег, и я надеялась, что мы не только вернем себе эти расходы, но и поправим вообще наш денежный рынок усилением металлического фонда, а тут вдруг оказывается, что две трети уйдут на приобретение враждебных нам земель и племен. Бог с ними, - нам надо друзей, а врагов и без того у нас много. Ну, уж я не знаю, к чему найдет придраться Англия; в мирном договоре почти все статьи есть только реализация Константинопольской конференции. Сказания иностранных газет о смертности в Петербурге, конечно, преувеличены, но все-таки там очень сильно свирепствует эпидемия тифа, дифтерита, оспы и др. У нас в Москве пока, бог милует, не так сильно, но страшно вскрытие рек. Все газеты наполнены докторскими гигиеническими наставлениями. У меня во всем доме расставлена карболовая кислота, каждый день делают вспрыскивание всех комнат жидкостью, уничтожающею инфузорий. Эти миазматические болезни и средства предохранения от них обращаются в манию у всех, кроме тех блаженных домохозяев города Москвы, которые все нечистоты со своих дворов вывозят на улицу или берегут их у себя же на дворах и в садах и этим распространяют le fleau terrible [страшный бич.]. Весна у нас подвигается, несколько дней стоит прекрасная погода. Милочка vient de me charger de Vous dire qu'il fait tres-chaud ici et qu'elle a grande envie de Vous voir [только что поручила мне передать Вам, что здесь очень жарко и что ей очень хочется Вас видеть.]. Это ее подлинные слова, а это treschaud происходит, главным образом, оттого, что она тут около меня шалит, валяется на ковре при теплом солнце, которое светит прямо в комнату. Она разогрелась донельзя, щеки стали совсем пунцовые.

Вы спрашиваете, друг мой, знаю ли я Lalo? Очень хорошо знаю, и он мне чрезвычайно нравится своею удивительною оригинальностью, о которой нельзя вполне судить, впрочем, по его симфонии, потому что это есть вещь характерная и в ней характер выдержан с начала до конца; замечательно тем более, что это не есть готово взятые народные мелодии. Я знаю почти все испанские песни, потому что, когда мы жили в Пиринеях, я приобрела собрание народной музыки и бесчисленное множество романсов и мои дочери очень много их поют, но у Lalo нет ни одной из них, а все они, вероятно, в его симфонии сочинены им же, и так характерно, как только может сочинить сам испанец. Но чтобы судить о его музыкальной оригинальности, надо прочесть его скрипичный концерт; этот интересен чрезвычайно. Я его, т. e. Lalo, так же определила, как и Вы, - что он на сердце действует очень мало, а на ум очень много и очень приятно. Его сочинения очень смелы, блестящи, но без всякой натянутости, он не впадает в крайность, не гонится ни за чем. его оригинальность присуща его натуре, потому и вполне свободна легка. А знаете ли Вы, милый, скрипичный концерт Goldmark'а? Это также мне очень нравится, но он совсем в другом, роде, чем Lalo, в нем нет такого блеска, такой оригинальности, но зато гораздо больше задушевности, и в музыкальном отношении он совсем в другом роде. Здесь композитор сумел удержать золотую середину между классическими основаниями старой школы и-прогрессивным стремлением новой. Мне чрезвычайно-мило видеть в нем, как бережно и заботливо он хранит эти старые традиции, но вместе с тем на этой старой почве он сеет прелестные новокультивированные цветы. Там старому величественному стилю баховского характера дана такая свежая, милая, но вместе с тем строгая разработка, что я испытываю каждый раз самое приятное чувство, играя его, тем более, что в настоящее время, в которое такие Вагнеры и К топчут ногами самые фундаментальные права действительных основателей искусства. Очень приятно слышать человека, который, идя естественным движением вперед, тем неменее уважает тех, которые дали ему возможность к этому прогрессу, понимает, что не будь Palestrin'ы, Cherubini, Bah'а, Beethoven'a, так не было бы и музыки, а не будь Вагнера, так музыка не искажалась бы, не эксплуатировалась бы как средство выдвинуться самому. Если Вы не знаете этого концерта Coldmark'a, Петр Ильич, то познакомьтесь с ним; мне очень интересно знать Ваше мнение. Я сама гораздо больше люблю новую музыку, чем старую, но не люблю, когда ею злоупотребляют, и не могу выносить неуважения к создателям музыки. Я знаю почти все, что является нового в музыкальной литературе, и меня бесят такие господа, которые зарываются за пределы даже простой благовоспитанности, а таких много. Ах, вот недавно меня ужасно рассердил один из способных композиторов - Брух. Вообразите, Петр Ильич, что он вздумал подражать - кому бы Вы думали? - Lalo! Ну, есть ли в этом хоть капля логики! Это его, должно быть, Sarasate соблазнил; поэтому он написал второй концерт для скрипки, посвятил его Sarasat'y и подделывается в нем под характер его игры и для этого подражает Lalo! Первый его концерт скрипичный очень хорош, но этот второй меня совсем рассердил; главное, у него нет ни одной черты, сходной с Lalo, а подражает ему!