Молот Златы (СИ) - Хелен Кир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Закрываю все потоки злобы, продыхаю их очень медленно, берегу грудачину поврежденную. С трудом смертельную ярость купирую. Даже если я и погибну тут, но моим все останется. Если что, Ганс поможет передать семье дело.
— Пошел ты, — едва цежу сквозь зубы.
— Слушай сюда, падаль, ты скоро ею станешь! Подписывай! Я тебе предлагал в свой час, но ты ж гордый. Теперь мое время пришло.
Он сует мне ручку и зажимает пальцы, один из его своры держит доки прямо на уровне подписи. Захватываю ручку и сминаю в крошево.
— Кнут! Несите кнут!
О как! Зло усмехаюсь. Потешиться хочет. Такого у меня еще не было, но раз уж вышло… пусть хоть запытает теперь, ничего не получит. Хер с тобой, золотая рыбка. Посмотрим.
Мысли обрывает хлесткий удар, который разрывает мне кожу.
43
— Папа! Папочка! — ору я, встав на четвереньки.
Я не могу отвести взгляд от страшной стены. Меня сильно трясет, будто конвульсии окутали все тело и качают его, как будто на электрическом стуле сижу. Захлебываюсь слезами, давлюсь рыданиями, жуткие животные звуки издаю. Я ползу к нему. Я не могу встать на ноги от ужаса. Перед глазами несмываемая пелена слез, почти не вижу ничего, но я все равно двигаюсь.
Я сниму его. Я вытащу цепи. И он справится. Разметает эту толпу в клочья.
Не успеваю сделать и несколько ползков, как меня отволакивают за шиворот назад.
— Стой на месте, — громкий хохот режет перепонки. — Или ремни сильнее затянуть?
— Пустите меня, твари, — ору я почти в помешательстве. — Пустите… Папа! — извергаю такой вопль, что сама глохну.
Зажимаю на секунду глаза руками и остервенело тру их, чтобы обрести ясность зрения. Отнимаю руки и оглядываюсь. Дикая свора стоит за спиной. Наглые, беспощадные и уж слишком уверенные в своих действиях. Лица нечитаемые, они все словно роботы, ждущие от хозяина команды. Их не разжалобить, не убедить, ни попросить — все в молоко.
— Оставь ее, — слышу родной голос. — Слышишь, Кат? Не трогай.
После этого начинаю подвывать, как брошенный щенок. Господи, да что же это такое. Зажимаю лицо в коленях и быстро плачу. Я сейчас. Сейчас перестану.
— Нет, Шахов, — насмешливо тянет человек в костюме. — У тебя был шанс. Твоя дочь за победу качка ответит. А ты будешь смотреть.
Слышу яростный скрежет цепей и громовой рык.
— Ебало завали! Если хоть кто дотронется до нее, сдохнете здесь же. А ты, падаль, дерьмо свое же будешь жрать, — шумное дыхание папы взрывает затхлый воздух. Только теперь осознаю, что сказал этот Кат и леденею от ужаса. Их тут толпа, а это… они меня… — Злата, на меня.
Я знаю, что значат эти слова. Знаю.
Когда я сильно расстраивалась в детстве, то папа всегда их произносил. Он просто просил смотреть ему в глаза. Я поднимаю взгляд и впиваюсь в его зрачки. Странно, но я всегда ощущала, как мощнейшая энергетика закачивается в меня после этого зрительного контакта, папка словно силы в меня вливает. Вот и сейчас так же.
— Па-а-п, — хриплю перехваченным горлом.
— Ш-ш-ш-ш, малышка, — тихо отвечает, но убедительно-твердо. — Все будет хорошо. Тебя не тронет никто.
Я привыкла ему верить бесприкословно, но сейчас все против нас. Каждый камешек в этом здании, каждый человек, находящийся здесь — все против.
В безумных мечтах можно представить, что он сейчас разрушит стены, освободится от страшных оков, разметет толпу и мы будем свободны. Но этого не случится! Я же понимаю, что неизбежное грядет со скоростью звука. Но как же хочется чуда…как же хочется…
Чувствую натяжение волос на затылке и ощущаю, как тяжелое дыхание опаляет шею. Рука давит на голову, ежусь чтобы уменьшить напряг, но не удается. Упираюсь связанными руками на один бок и неловко переваливаюсь всем телом. Волосы растрепались и их не убрать. Мешают. Падают на лицо и закрывают обзор. На мили-секунду отключаюсь от страшной действительности и тут же прорывает сознание дикий ор этого злобного мужика.
— Сечь!
Боже, нет…
Нет!
Не понимаю откуда берутся силы, я не знаю этого, но я подрываюсь и откидываю непослушные пряди назад. Стоящий позади снова хватает меня за голову и поворачивает лицом к этим страшным крюкам. Около папы стоит огромный детина и разматывает плеть или кнут, не знаю как это страшное орудие называется.
Внутри сжимается комок и страшно пульсирует. Они сейчас… Сейчас… Желчь подкатывает и скрючивает мое тело. Изнутри поднимается горячая противная волна спазмов. И при первом хлестком ударе я блюю фонтаном.
Мужлан бросает меня, вскрикивает от отвращения. Слышу хлопки ладоней, отряхивается скорее всего, но мне все равно, что он там делает.
— Уйдите от него, — плачу с болью. — Пожалуйста… Пожалуйста, я сделаю все, что хотите. Отойдите! — сменяясь, ору с яркой ненавистью. Ну почему я такая слабая?! Почему не разорвать пут? Почему? — Развяжите… Развяжите меня, твари, я к папке… Развяжи меня ты, урод! Ты выблядок вонючий! — ору уже грудным ревом, поворачиваясь к палачу, моя злость через ноздри хлещет. — Сука ты подлючая! Прекратите!
Мой тело страшно извивается, я уже его не контролирую. Я даже не понимаю, что папа не издает ни звука. Он молчит. Ни слова. Как бы не били его эти твари, он молчит. Не понимаю, как получается, но я сбрасываю ремни с рук. Видимо, все это происходит благодаря тому, что звероящер ослабил еще там их, а остальное просто получилось, потому что сильно дергалась в моменте.
Онемели. Все равно. Наплевать.
Я поднимаюсь на ноги и мелкими шагами, насколько путы позволяют, передвигаюсь к твари, которая хлещет кнутом. Да, мне не победить, физически я слабее, но у этого урода голая шея, а там артерия. Вцеплюсь, не оттащат. Сознательно не смотрю на папу, иначе мне конец. Заплачу сильнее.
— Назад! — слышу окрик папы, но продолжаю идти.
Не успеваю еще и пары метров пройти, как меня хватают и снова валят на пол. Придавливает лапами какой-то бугаина и не дает пошевелиться.
— Хорош, — ленивый окрик направлен тому, у кого в руках плеть, тот незамедлительно останавливается. — Как тебе, Шахов? Нормально? Дочь у тебя отчаянная — мерзко смеется. — сама ее дышит, а тебя спасать побежала. Ну что, теперь подпишешь? Или еще героя из себя изображать будешь?
— Я сказал уже, ты, блядь, глухой? Тупой? Подчеркни нужное. Слышь, Кат, глянь сюда, — рассекает ледяной голос папы воздух. Весь исполосованный, со вспухшими рубцами на коже, он источает
