Мэрилин Монро - Дональд Спото

В начале мая Мэрилин без всякой предварительной договоренности прибыла в его студию. У нее была с собой папка для бумаг. Она была кричаще размалевана, одета в декольтированную белую блузку, красные туфельки на высоких каблуках и сильно облегающую красную юбку, которая стесняла движения. Выглядела Мэрилин не только как американская девушка с прежних фотографий Коновера или Джезгара, но и как фотомодель, которая готова трудиться. Да, сказал Келли, у нее есть шансы сразу же получить конкретное занятие, поскольку другая его фотомодель отказалась работать по причине болезни, а у него уже были запланированы съемки для рекламы пива. Натали проводила Мэрилин в гардеробную, подправила ей макияж и вручила сплошной купальный костюм вместе с цветастым пляжным мячом. «Пожалуй, я что-то здесь вижу», — отреагировал Том, когда они на пару появились в студии.

Через две недели производители пива «Пабст» имели в своем распоряжении новый рекламный плакат, а в их рекламном агентстве Тому Келли сказали, что это — наиболее красивая фотомодель, какую он когда-либо снимал. Том признался Натали и Биллу, что и сам согласен с такой оценкой, но не до конца понимает, каким образом удалось добиться подобного эффекта. Разумеется, Мэрилин становилась весьма привлекательной уже после наложения соответствующего грима. Но когда она позировала, то непосредственно перед щелчком затвора с ней происходило нечто необычайное, и на фотографии от молодой женщины прямо-таки разило сексом.

25 мая Келли связался с Мэрилин, оставив ей записочку у портье в отеле «Беверли Карлтон». Дело было в том, что тот самый плакат с рекламой пива привлек внимание Джона Баумгарта, чикагского изготовителя календарей, который спросил у Келли, не пожелала ли бы его новая модель попозировать для очередного номера календаря. Идея состояла в оригинальном фотографировании обнаженного тела. Поскольку Мэрилин уже позировала с ничем не прикрытой грудью Эрлу Морену и вообще была привычна к тому, чтобы прогуливаться не совсем одетой как дома, так и на пляже или в фотостудиях, то она сразу же приняла подобное предложение. Два дня спустя, вечером 27 мая 1949 года, она возвратилась в ателье Келли и подписала документ, позволяющий публиковать фотографии; в нем девушка назвала себя «Мона Монро».

Тридцатисемилетний Келли, как всегда серьезный и молчаливый при выполнении порученного ему задания, запустил на портативном патефоне одну из любимых пластинок Мэрилин — знаменитую интерпретацию пьесы «Начнем бегин[141]» оркестром Арти Шоу. Пол в его студии был задрапирован алой бархатистой тканью, и на протяжении двух часов Мэрилин позировала обнаженной, свободно меняя позы, в то время как фотограф, расположившись в десяти метрах над ней, на лестнице, щелкал один снимок за другим. Она же послушно поворачивалась то так, то эдак... выгибала спину дугой... смотрела в камеру... потягивалась и усаживалась боком.

Среди десятков снимков сохранились только два отчетливых и выразительных портрета Мэрилин: «Новинка» — такое название было придумано в фирме Баумгарта для фотографии, где представлен нагой профиль ее тела на фоне складчатой ткани, и «Золотые мечты» — это было наименование фотоснимка, где бюст Мэрилин был полностью открыт для обозрения, а сама она лежала с деликатно подогнутыми ради приличия ногами. Баумгарт заплатил Келли пятьсот долларов за весь комплекс авторских прав в целом; Мэрилин получила из этой суммы пятьдесят долларов за участие в двухчасовом сеансе съемок. Больше она никогда не встречалась с Келли. Через три года описанные фотографии обошли весь мир и Мэрилин, желая избежать скандала, провела блистательную кампанию, представив свое поведение во время съемочного сеанса чуть ли не как акт героизма; если бы не это, Голливуд, да и вся страна не поняли и не приняли бы подобного поведения прославленной актрисы. Она рассказывала, что ходила в то время голодная, что у нее не было работы и она ждала любого предложения, исходящего из мира кино. В другой раз она утверждала, что кредитная фирма наложила на ее автомобиль арест за неуплату нескольких месячных взносов, а без машины она была не в состоянии поехать в Лос-Анджелес для поиска работы. (От этой версии актриса быстро отказалась: непогашенные квоты за новый дорогостоящий кабриолет не были бы благосклонно восприняты общественным мнением[142].) В любом случае, она позировала в изолированной частной студии, причем во время сеанса присутствовала жена фотографа. Сделанные фотоснимки носили художественный характер. Что же во всем этом было плохого? Ничего, но кое-какие детали, извлеченные позднее на свет божий ее противниками, не согласовывались с подлинными фактами.

Дело обстояло довольно просто: Мэрилин позировала нагишом потому, что ей нравилось так фотографироваться. Робкая девушка, заикавшаяся, когда впервые попала на съемочную площадку, припомнила (или придумала) сон времен детства: обнаженная, она, не испытывая никакого чувства стыда, стоит перед своими поклонниками и почитателями. Гордясь своим телом, она часто разгуливала по квартире безо всякой одежды; и действительно, случайный гость или посетитель, приходящий в дом на Палм-драйв, вполне мог мимолетно увидеть Мэрилин, когда она голышом проходила из спальни в ванную или из бассейна в кабинку для переодевания. «Я чувствую себя хорошо только тогда, когда обнажена», — сказала она как-то репортеру Эрлу Уилсону[143]. Однако за ее наготой скрывалась как невинность, так и холодный расчет. И роль в фильме «Люби счастливо», и календарь демонстрировали исключительно ее тело; складывалось впечатление, что только оно и было в ней существенно.

Ситуация напоминала инцидент с Джин Харлоу, которая послужила моделью для знаменитых фотографий, сделанных в 1929 году Эдвином Боуэром Хессером в Гриффит-парке Лос-Анджелеса. Укутанная в прозрачный складчатый шифон, под которым на ней не было ничего, Харлоу позировала, словно девица легкого поведения, — точно так же, как когда-то она, завернувшись в одну лишь рыбацкую сеть, призывала Теда Аллана делать снимки. Фотографии Хессера настолько взбесили ее первого мужа, что тот развелся с актрисой. Как он обвинял бывшую супругу позднее, случившееся оказалось для него последней каплей — это было нестерпимое оскорбление, которое нанесла ему женщина, весьма известная тем, что щеголяла собственным телом как в жизни, так и в кино. «Видно ли что-нибудь через это платье?» — спрашивает Харлоу в фильме «Жена не первой свежести». «Боюсь, что да, моя дорогая», — отвечает ей подруга. «Тогда я его надену!» — возвещает Харлоу с триумфальной улыбкой.