05-Мой престол - Небо (Дилогия) - Сергей Абрамов

— Ты вылечил мне болячку, помнишь? Смотри, уже ничего не осталось. Мужичок распахнул рубаху на груди, и удивленной публике стало видно розовое пятно — след от зажившего нарыва.

Теперь даже Петр вспомнил этого пациента. Он пришел в первый день врачевания в Капернауме, и Иешуа избавил его от здоровенного карбункула.

— Да, Иорам, я помню тебя. — Иешуа заулыбался опять.

— Равви! Как я рад! — Он полез обниматься, но Иешуа продолжал держать обеими руками голубя и не мог ответить Иораму взаимностью.

Потискав Машиаха, Иорам громко произнес, обращаясь к торговцам:

— Этот человек вылечил меня от страшной болезни. Это равви Иешуа из Нацерета. Он волшебник и чудотворец!

Тут Петру пришлось опять удивиться. Оказывается, в Иерусалиме уже слышали про Иешуа.

— Как? Это он? Где? Пропустите! — со всех сторон слышались голоса, и к Иешуа и его спутникам начали подходить люди.

Очень скоро в галерее образовался затор. Каждый старался прикоснуться к Машиаху, обратить на себя его внимание. А он стоял среди людской массы, прижимая к груди белого голубя, чуть растерянный, но в общем довольный и радостный. Агрессии — ноль.

Со всех сторон раздавались крики:

— Машиах! Излечи меня! Помоги мне!

— Равви! Пойдем со мной, у меня жена рожает, побудь с ней!

— И ко мне, и ко мне тоже! Ко мне зайди!

Петр и ученики потерялись в толпе окончательно. Мастеру, высокому по здешним меркам, было видно поверх голов, как Иешуа, улыбаясь, касается рукой людей, чуть кланяется, говорит что-то. Продавец, у которого была приобретена птица, тянет деньги:

— Машиах, возьми назад! Бери голубя так!

Бог весть, сколько это еще продолжалось бы, не появись в толпе двое священнослужителей. Белые одежды, красные перевязи высокие головные уборы — не заметить невозможно. Что привело их в галерею — неизвестно, но, видно, заслышав опасное слово «Машиах», они, естественно, заинтересовались. Без труда подойдя к Иещуа — люди расступились перед ними, — священники молча оглядели его, переглянулись. Один спросил без преамбул:

— Почему тебя называют Машиах?

Чуть помедлив, Иешуа ответил:

— Спросите у них, — показал рукой на людей.

— У них-то мы спросим, но ты ведь должен был что-то сделать, чтобы тебя так называли. Или ты хочешь сказать, что ты тот, о котором писали пророки?

— А я похож на того, о ком написано? — Иешуа громко рассмеялся. — Народ меня так называет. Значит, ему так хочется.

Священники смотрели на Иешуа с явным неодобрением. Безумцы, провозглашающие себя «мессиями», появлялись в Иершалаиме едва ли не каждую неделю, но только этот собрал вокруг себя столько народа. Народа, который, похоже, верит ему, любит его, стремится к нему. На всех лицах — радость, как будто встретили того, кого ждали очень долго. И еще странность: он ведет себя спокойно, не кричит, не обвиняет Кесаря и первосвященника во всех грехах. Не стремится никого свергнуть; Стоит себе с голубем, тихо, а его все Машиахом называют. Обычно все наоборот — сами псевдомессии вопят о себе, а на них никто внимания не обращает, привыкли уже. Странно…

— Скажи-ка, называющий себя Машиахом, родом ты откуда?

— Нацеретянин я. Из Галили.

Священники улыбнулись. Машиах, как же! В пророчествах сказано, что он должен быть из Бейт-Лехема, а этот из Нацерета.

— Нацеретянин, еще вопрос. Почему ты спокойно с нами говоришь, не винишь нас в грехах и лжи? Ведь мы должны быть противны тебе? — Говоривший раввин наслаждался собой.

Развенчать малограмотного деревенского мужика, возомнившего о себе невесть что, да еще на глазах у толпы, — это удовольствие.

— А может, ты боишься гнева левитов? — добавил второй.

Иешуа не ответил. Люди, окружавшие место разговора, начали возмущаться: вечно эти раввины, жирные свиньи, суют свой нос во все.

— Иешуа; не бойся, скажи им! Они грабят нас, отнимают последнее!

— Да! А сами жируют?

— Скажи им, Машиах!

Народное негодование начало набирать силу. Злобные выкрики в адрес священников стали доноситься отовсюду, еще немного — и дело дошло бы до потасовки, но…

Пустота. Молчание. Словно замолчало постоянно шепчущее море, словно перестал шуметь лес. Тишина вонзилась в сознание Петра, как мог бы вонзиться резкий звук. Он перестал слышать Иешуа. Эмоциональный фон, который Мастер сканировал уже автоматически, на подсознательном уровне, вдруг пропал. Это не блок, не подавление эмоций, это просто отсутствие всякого сигнала, будто бы Иешуа умер. Петр не на шутку испугался. Привстал на цыпочки, вгляделся.

Лицо Иешуа стало спокойным. Никакого веселья, никаких улыбок. Не лицо маска. Он поднял руку, призывая к тишине, гомон потихоньку стих.

— Вы говорите, они грабят вас? — резко спросил Иешуа. Глаза — лазеры, в голосе — металл.

— Ну, да, — как-то нерешительно произнесли в толпе.

— Кифа! Дай мне динарий! — Иешуа безошибочно нашел Петра среди людей.

Поймав монетку, он показал ее всем окружающим и спросил:

— Кто здесь изображен?

Молчание.

— Я вас спрашиваю — кто? Или вы не знаете его имени?

— Кесарь. Тиберий… — донеслось сзади.

— Верно. Тиберий. — Иешуа обернулся на голос. — Значит, эта монета принадлежит ему. Так что же вы ропщете? Отдайте кесарю кесарево. Не жалко. Но никогда не забывайте отдавать Богу — Божье!

Похоже, с самого момента постройки Царская Базилика не знала такой тишины. Слышно было только, как возятся голуби в клетках, как блеют овцы, привязанные к вбитым в стены кольцам. Народ молчал. Молчали и священники.

Вкрадчиво, тихонечко один из них произнес:

— Расходитесь. Это не Машиах.

И как по команде, разочарованная толпа загудела, зашевелилась, зажила. Возникла обычная сутолока, среди которой неподвижно стоял Иешуа с голубем. На лице по-прежнему — ни одной эмоции. Проходящие люди старались толкнуть его, наступить на ногу, плюнуть на одежду.

— А мы тебе почти поверили. Обманул ты нас, галилеянин. — Горбатый старик с укором смотрел на Иешуа.

Отвернулся, пропал в людском потоке.

Иешуа вздрогнул, поискал глазами рассеянных по толпе учеников, показал на выход. Встретились на лестнице, у выхода из Царской Базилики. На лицах вопрос: а за тем ли мы сюда шли? И вообще — зачем мы сюда шли?

Петр внимательно смотрел на Иешуа, ждал его реакции. Проникнуть в его мысли он по-прежнему не мог, будто и не было никаких мыслей. А Иешуа задумчиво чертил носком сандалии на камне невидимые узоры, прижимал к груди голубя, молчал.

— Равви, ты был прав. — Иуда заговорил первым. — У них нет веры.