Дракула - Брэм Стокер

В условленный час я сменил Ван Хелсинга, дежурившего около Люси. Артур сначала отказывался пойти отдохнуть и согласился лишь после того, как я сказал, что его помощь потребуется днем и Люси будет только хуже, если все мы будем валиться с ног. Ван Хелсинг очень внимателен к нему.

— Пойдемте со мной, друг мой, — сказал он. — Вы устали, ослабли, слишком много переживаний, страдания, боли. Вам лучше не быть одному, одиночество — это страхи, тревоги. Пойдемте в гостиную, там большой камин, два дивана. Вы ляжете на одном, я на другом, наше сочувствие, симпатия друг к другу поддержат нас, даже если мы будем молчать или заснем.

Перед уходом Артур пристально посмотрел на бледное, белее батиста, лицо своей невесты — в его взгляде смешались любовь и отчаяние.

Люси лежала очень спокойно. Я осмотрелся, проверяя, все ли в порядке в комнате. Профессор и здесь повсюду развесил и разложил цветы чеснока, натер ими оконные переплеты. И на шею Люси поверх шелковой косынки надел венок из этих пахучих цветов. Девушка тяжело дышала и выглядела плохо. Полуоткрытый рот обнажал бледные десны. Зубы, особенно клыки, казались в полумраке еще длиннее и острее, чем утром.

Я сел рядом с ней, она шевельнулась во сне. В это время раздалось какое-то глухое постукивание в окно. Я тихо подошел к нему и заглянул за штору. Светила полная луна, и я увидел, что шум исходит от большой летучей мыши, которая кружилась у самого окна, ударяясь о него крыльями, видимо привлеченная хоть и тусклым, но светом. Вернувшись на свое место, я обнаружил, что Люси немного подвинулась и сорвала с шеи венок. Я приладил его обратно и продолжал наблюдать за нею.

Вскоре она проснулась, я дал ей поесть, как велел Ван Хелсинг. Ела девушка мало и нехотя. Казалось, в ней уже не шла бессознательная борьба за жизнь, до сих пор столь характерная для хода ее болезни. Меня удивило, что, едва придя в себя, она лихорадочно прижала к себе цветы чеснока. Это было тем более странно, что всякий раз, впадая в состояние, напоминающее летаргический сон, она начинала вдруг задыхаться и сбрасывала их с себя. Просыпаясь же, вновь прижимала к себе. Похоже, это было не случайно, потому что в течение ночи повторялось неоднократно.

В шесть утра Ван Хелсинг сменил меня. Артур заснул, и профессор, пожалев, не стал будить его. Взглянув на Люси, он тихо ахнул и прошептал:

— Откройте шторы, мне нужен свет! — Потом наклонился, почти касаясь Люси, и внимательно осмотрел ее, а когда снял цветы и шелковый платок с шеи, вздрогнул и едва слышно воскликнул: — Боже мой!

Я наклонился, взглянул и ощутил внезапный озноб: ранки исчезли…

Минут пять Ван Хелсинг напряженно всматривался в лицо девушки. Потом повернулся ко мне и спокойно сказал:

— Она умирает. Это продлится недолго. Но помяни мое слово, очень важно, умрет ли она в сознании или во сне. Разбуди этого несчастного мальчика, пусть придет — проститься с нею; он доверяет нам, а мы ему это обещали.

Я разбудил Артура. В первую минуту он не мог сообразить, что к чему, но, увидев солнечный свет, проникающий сквозь щели ставен, испугался, что опоздал. Я успокоил его, сказав, что Люси еще спит, и осторожно намекнул на возможность близкого конца. Он закрыл лицо руками, опустился на колени и несколько минут молился, плечи его вздрагивали от горя.

Я положил руку ему на плечо:

— Пойдем, старина, собери все свое мужество: так ей будет лучше и легче.

Когда мы поднялись, я заметил, что Ван Хелсинг со свойственной ему предусмотрительностью навел в комнате порядок и причесал Люси — ее волосы лежали на подушке светлыми волнами.

Девушка открыла глаза и, взглянув в нашу сторону, пролепетала:

— Артур! Любовь моя, я так рада, что ты пришел!

Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, но Ван Хелсинг резким жестом остановил его и шепнул на ухо:

— Нет, не теперь! Возьмите ее за руку, это больше успокоит ее.

Артур, взяв ее за руку, встал перед ней на колени. Люси ласково посмотрела на него своими чудными, добрыми, ангельскими глазами. Потом медленно закрыла глаза и задремала. Она дышала во сне, как уставшее дитя.

И вдруг в ней произошла странная перемена, которую я уже наблюдал ночью: дыхание стало прерывистым, рот приоткрылся, обнажив бледные десны и зубы, казавшиеся, как никогда, длинными и острыми. В полусне, бессознательно, Люси открыла глаза, ставшие теперь тусклыми и жестокими, и сказала необычным для себя, вкрадчивым, сладострастным тоном:

— Артур! Любовь моя, я так рада, что ты пришел! Поцелуй меня!

Молодой человек мгновенно наклонился к ней, но тут Ван Хелсинг, пораженный, как и я, ее голосом, бросился к нему, схватил за шиворот и с неожиданной для него силой неистово отбросил едва ли не в другой конец комнаты.

— Ради вашей жизни, — воскликнул он, — ради спасения вашей и ее души! Не трогайте ее!

Профессор стоял меж ними, как затравленный лев.

Артур настолько опешил, что в первую минуту не знал, как реагировать, но, помня, где и при каких обстоятельствах находится, все-таки не дал волю своему гневу и молча остался в углу.

Взглянув на Люси, мы с Ван Хелсингом вздрогнули: судорога ярости, как тень, мелькнула на ее лице, хищные зубы щелкнули от досады. Глаза ее закрылись, и она тяжело задышала.

Однако вскоре открыла глаза, своей худой бледной рукой взяла большую загорелую руку Ван Хелсинга и, притянув к себе, поцеловала:

— Мой верный друг! — слабым голосом, но с невыразимым чувством произнесла она. — Верный друг нас обоих! Берегите его и дайте мне надежду на покой!

— Клянусь вам! — взволнованно воскликнул он и, встав на колени подле нее, поднял в клятвенном жесте руку. Потом повернулся к Артуру и сказал: — Подойдите, друг мой. Возьмите ее за руки и поцелуйте в лоб, но только один раз.

Глаза Люси и Артура встретились — так они попрощались.

Веки девушки смежились. Ван Хелсинг, внимательно следивший за ней, взял Артура под руку и отвел в сторону.

Дыхание ее стало вновь прерывистым и вдруг совсем прекратилось.

— Все кончено, — прошептал Ван Хелсинг. — Она умерла!

Я увел Артура в гостиную, где он стал так рыдать, что у меня сердце разрывалось на части.

Я вернулся в комнату. Ван Хелсинг внимательно наблюдал за Люси. С ней произошла перемена: смерть частично вернула ей былую красоту, восстановив плавные линии щек, бровей, даже губы не были уже так бледны. Как будто кровь, в которой уже больше не нуждалось сердце, прилила к лицу, смягчив страшную работу смерти:

Уснула, и кажется нам — умерла,Скончалась, мы думаем — спит.[99]

— Ну вот, наконец-то бедняжка нашла покой! Все кончено! — вздохнул я.