Роковое совпадение - Джоди Пиколт

Мои руки дрожат, когда я поднимаю вверх пистолет. Безумные глаза широко распахнуты. Но движения плавные и красивые, как в балете. Когда я прижимаю пистолет к голове священника, моя собственная дергается назад, и на один ошеломляющий миг мое лицо разделяется на маски — комедии и трагедии: на одной половине печаль, на второй облегчение.

Звук выстрела такой громкий, что, даже услышав его на кассете, я вздрагиваю.

Крики. Плач. Голос оператора: «Ни фига себе!» Потом камера заваливается на сторону. Видны мои ноги, перелетающие через заграждение, и слышен глухой шум падающих приставов, прижимающих меня к земле. А вот Патрик.

— Фишер, — шепчу я. — Меня сейчас вырвет.

Ракурс опять меняется, камера падает на пол на бок. Голова священника лежит в расплывающейся луже крови. Половины головы просто нет, а пятна и капли на записи свидетельствуют о том, что брызги мозгового вещества попали на объектив видеокамеры. С экрана на меня тупо уставился один глаз. «Я убила его? — Это мой голос. — Он умер?»

— Фишер… — Зал суда вращается перед глазами.

Я чувствую, как рядом со мной встает адвокат.

— Ваша честь, я бы просил объявить короткий перерыв…

Но уже поздно. Я вскакиваю с места, спотыкаюсь о ворота заграждения, бегу по проходу, а за мной мчатся два пристава. Я выбегаю через двойные двери из зала суда, падаю на колени, и меня тошнит до тех пор, пока в желудке не остается одно только чувство вины.

— «Фрост заблевала суд», — говорю я через несколько минут, уже приведя себя в порядок. Фишер отвел меня в небольшой зал для совещаний, подальше от глаз прессы. — Заголовки завтрашних газет.

Он складывает пальцы домиком.

— Знаете, должен сказать, это было хорошо. Если откровенно, великолепно!

Я смотрю на адвоката:

— Вы думаете, меня стошнило намеренно?

— А разве нет?

— Бог мой! — восклицаю я, отворачиваясь к окну. Собравшихся у здания суда стало еще больше. — Фишер, а вы видели эту запись? Как присяжные после этого смогут меня оправдать?

Фишер минуту молчит.

— Нина, о чем вы думали, когда смотрели кассету?

— Думала? Разве есть время думать с этими визуальными подсказками? Я хочу сказать, неправдоподобно много крови. И мозги…

— Что вы думали о себе?

Я качаю головой и закрываю глаза. Нет слов, чтобы описать то, что я сделала.

Фишер гладит меня по плечу.

— Именно поэтому, — заверяет он, — вас и оправдают.

В коридоре, ожидая своей очереди давать показания, Патрик пытается выбросить из головы и Нину, и сам процесс. Он разгадал кроссворд в газете, которую кто-то оставил на соседнем стуле, выпил достаточно чашек кофе, чтобы пульс участился, поговорил со снующими туда-сюда полицейскими. Но все бесполезно, Нина живет у него в крови.

Когда она вывалилась из зала суда, зажимая рот рукой, Патрик поднялся со стула. Он уже преодолел половину коридора, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, когда из зала суда сразу за приставами выскакивает Калеб.

И Патрик садится на место.

На его поясе начинает вибрировать пейджер. Патрик отстегивает его с ремня, смотрит на номер на экране. «Наконец-то», — думает он и идет искать таксофон.

Когда наступает время обеда, Калеб приносит в зал совещаний, где я нахожусь, бутерброды из ближайшего магазинчика.

— Кусок в горло не лезет, — говорю я, когда он вручает мне один.

Я ожидаю, что сейчас он начнет меня уговаривать, но Калеб только пожимает плечами и кладет бутерброд передо мной. Краем глаза я вижу, как он молча жует свой. Он уже сдался в этой войне; ему уже настолько плевать, что он даже не хочет со мной спорить.

За дверью суматоха, потом раздается настойчивый стук. Калеб хмурится и встает, чтобы прогнать незваных визитеров, кем бы они ни были. Но когда он приоткрывает дверь, на пороге стоит Патрик. Двое мужчин тревожно смотрят друг на друга; между ними потрескивают электрические разряды, которые не позволяют им подойти ближе.

Я понимаю в это мгновение, что, хотя у меня есть много фотографий Патрика и много фотографий Калеба, у меня нет ни одной, где мы были бы втроем, как будто в таком сочетании скрывается столько эмоций, что их не может выдержать объектив фотоаппарата.

— Нина, — говорит Патрик, входя в комнату. — Мне нужно с тобой поговорить.

«Не сейчас», — думаю я, холодея. Конечно, у Патрика хватит ума не обсуждать то, что произошло между нами, в присутствии моего мужа. Или, возможно, это именно то, чего он хочет.

— Отец Гвинн мертв. — Патрик протягивает мне переданную по факсу статью. — Мне позвонил начальник полиции из Бель-Шасс. Несколько дней назад он устал работать по летнему времени и нажал на власти… Как бы там ни было, похоже, когда они пришли его арестовывать, он уже был мертв.

Мое лицо застыло.

— Кто это сделал? — шепчу я.

— Никто. Его хватил удар.

Патрик продолжает говорить, его слова падают, как градины, на бумагу, которую я пытаюсь прочесть.

— …Этому чертовому начальнику понадобилось целых два дня, чтобы собраться и позвонить мне…

«Отец Гвинн, любимый местный священник, был найден экономкой мертвым в своей квартире».

— …по всей видимости, в его семье страдают сердечно-сосудистыми заболеваниями…

«Он казался таким умиротворенным, понимаете, в своем мягком кресле, — сообщила Маргарет Мэри Сера, которая уже пять лет работала у священника экономкой. — Как будто только-только заснул, после того как допил какао».

— …и прочти это: говорят, его кошка сдохла — не перенесла этой смерти…

«И по странному стечению обстоятельств любимая кошка Гвинна, которую прекрасно знали все прихожане, умерла вскоре после приезда полиции. Тех, кто близко знал святого отца, это не удивило. “Она так сильно его любила. Мы все любили”, — сказала Сера».

— Нина, все закончилось.

«Панихида состоится в среду утром, в 9 часов, в церкви Пресвятой Богоматери. Церемонию проводит архиепископ Шульте».

— Он умер. — Я пробую правду на язык. — Он мертв.

Возможно, Бог таки существует. А может, есть некое верховное колесо правосудия. Вероятно, это и есть возмездие.

— Калеб! — поворачиваюсь я к мужу.

Все остальное понятно и без слов: Натаниэль сейчас в безопасности; не будет никакого суда по делу об изнасиловании, на котором ему придется выступать в роли свидетеля; больше злодей этой драмы никогда не обидит ничьего сына; после моего приговора этот кошмар на самом деле закончится.

Его лицо такое же белое, как и мое.

— Я слышал.

В этом крошечном зале заседаний после двух часов убийственного процесса я чувствую буйную радость. И в этот момент совершенно неважно, что мы с Калебом утратили. Намного важнее эта радостная новость, она нас объединяет. Я заключаю мужа в объятия.

Который в ответ не спешит меня обнимать.

Мои щеки заливает краска стыда. Когда я, сохраняя остатки достоинства, поднимаю глаза, Калеб пристально смотрит на отвернувшегося Патрика.

— Что ж, — говорит Патрик, не глядя на меня, — я так и думал, что ты захочешь об этом узнать.

Приставы — это пожарные гидранты в человеческом обличье: они находятся в зале суда на случай непредвиденных ситуаций, но в остальных случаях сливаются с пейзажем и редко когда используются по назначению. Как и большинство моих знакомых приставов, Бобби Иануччи достаточно крепок и не слишком умен. И, как и большинство приставов, Бобби понимает, что в пищевой цепочке в зале суда они находятся ниже адвокатов — что объясняет его искреннюю робость при виде Квентина Брауна.

— Кто находился в зале суда, когда вы привели отца Шишинского из камеры предварительного заключения? — спрашивает прокурор через несколько минут после начала дачи свидетельских показаний.

Бобби приходится задуматься, и эта работа мысли отражается на его одутловатом лице.

— Ну… судья, да. За столом. Еще секретарь, стенографистка, адвокат убитого, имени его не помню. И окружной прокурор из Портленда.

— Где сидели мистер и миссис Фрост? — спрашивает Квентин.

— В первом ряду, рядом с детективом Дюшармом.

— Что произошло дальше?

Бобби расправляет плечи:

— Мы с Роаноком, вторым приставом, провели святого отца к его адвокату. Потом, понимаете, я отступил назад, потому что священник должен был сесть, поэтому я встал у него за спиной. — Он делает глубокий вдох. — А потом…

— Да, мистер Иануччи…

— Не знаю, откуда она взялась. Не знаю, как она это сделала. Но дальше раздались выстрелы, и всюду кровь. Отец Шишинский падает со своего стула.

— Что произошло после?

— Я схватил ее. И Роанок тоже, и еще парочка других приставов, дежуривших в глубине зала. И детектив Дюшарм. Она бросила пистолет, я схватил его, а затем детектив Дюшарм рывком поставил ее на ноги и в наручниках оттащил в камеру.