Переселенцы - Мария Сосновских

– Ну-ка, Елизарушка, быстро зови на подмогу кирпичников!

Мельник убежал, и пока Елпанов надевал азям* и накидывал башлык, прибежало несколько мужиков-кирпичников.

Иван Петрович вышел на крыльцо:

– Время не ждет, ребята! Надо ставень плотинный поднять, не то сорвет плотину, много хлопот наделает… Ведро кумышки ставлю! Несите слеги – ставень подымать!

Все бросились исполнять приказы хозяина.

Долго возились мужики под проливным дождем. Ветер, вволю набуйствовавшись, наконец стих. Везде и всюду валялись береста, солома, доски с крыш.

Насквозь промокший Иван Петрович переступил, наконец, порог. Дома царила гробовая тишина. Елпанову она показалась такой же оглушительной, как громовые раскаты на воле. Стараясь не шуметь, он стал стягивать с себя мокрый и вымазанный глиной азям. В это время дверь в прихожую осторожно скрипнула и на пороге показалась Даниловна.

– Ну, как там наша Марина Васильевна?

– Все, слава Богу, обошлось, дочь родилась. Уснула теперь она – шибко измучилась! Роды и так трудные были… Ребенок крупный, а еще тут гроза не ко времени, будь она неладна!

– Спасибо тебе, Марфа Даниловна! Уж я с тобой рассчитаюсь!

– Не в расчете дело… Иван Петрович, ты бы хоть взглянул на дочь-то!

– Сейчас не пойду – пусть спят… Утре уж увижу. Пия-то где? Поесть бы мне хоть че-нибудь…

– И Пия тоже уснула, а поесть все тебе приготовлено – на столе перед печью…

– Вот и хорошо… Иди, Марфа Даниловна, и ты приляг!

– И то пойду, пожалуй, лягу. Утре рано вставать надо да для родильницы баню топить…

Наконец, повитуха убралась спать и оставила его одного. Есть не хотелось. Елпанова одолевали тяжкие думы. Он явно не рад был дочери…

– Господи, неужто не дождаться мне сына-наследника?! Опять – девка…

Иван Петрович давно уже прикинул: если бы родился сын-наследник, сразу можно начинать строить двухэтажный каменный дом и каменную постройку возле него, но опять родилась дочь…

"Ни хотения, ни радения уж не остается, – думал он, – и за ради чего огород-то городить? Ну, построишь, а помрешь – в тобой построенных хоромах какие-нибудь лентяки* жить будут да из-за наследства зубатиться?! Не бывать этому! Лучше я своими руками да из своего кирпича церковь в Прядеиной построю! И будет мне вечное поминовение, а попы замолят мои прегрешения, што я за свою жизнь нагрешил и еще нагрешу…".

Наутро проснувшись, отдохнувшая после трудных родов Марина Васильевна умиленно смотрела на дочь: сразу видать – елпановская порода! Новорожденную Иван Петрович, крестный и крестная повезли крестить в харловскую церковь.

После вчерашней грозы воздух был напоен запахом отцветающих трав. На дальних полях в дрожащем мареве уже виднелись согбенные фигуры жниц и жнецов. В церковь успели в самый раз: только что отошла обедня. Окрестили младенца, и сразу же Елпанов скомандовал: пора в обратный путь – жатва скоро!

Он быстро пригнал ходок в Прядеину, к своему подворью. Работница Ненила отворила ворота. Пия подошла к коробку, и крестная подала ей ребенка.

– Как назвали-то?

– Сусанной батюшка назвал. В святцах и другие имена на этот день были, да уж больно худые…

О жизни и судьбе моей бабушки Сусанны Ивановны Пономаревой я расскажу в последующих главах "Переселенцев", а также в документальной повести "Пономаревы".

ЦЕРКОВЬ В ПРЯДЕИНОЙ

Иван Петрович Елпанов и сам точно не помнил, когда к нему пришло такое решение: строить в деревне Прядеиной церковь, и строить на свои, елпановские деньги.

Семья Елпанова год от года росла. Старшей дочери Александре шел одиннадцатый год, Феоктисте – девятый, Сусанне не было и двух, а потом жена Марина Васильевна родила и четвертую дочь, которую назвали Ольгой.

Старшие дочери были похожи на мать и унаследовали материн тихий нрав. Последние две – Сусанна и Ольга – пошли в елпановскую породу: крупные, большеносые, с монгольским разрезом глаз, как у бабушки Елены Александровны. Сусанна была подвижной, как юла, и большой проказницей.

В ту же весну, когда родилась Ольга, Елпанов попросил писаря волостного правления составить прошение в Святейший Синод – испросить разрешения строить на собственные деньги церковь в деревне Прядеиной.

Удивленный писарь сказал:

– Напишу, конечно, Иван Петрович, в лучшем виде напишу! Разрешить-то разрешат, только ведь большие траты будут… Сами понимаете: церковь построить – это не избу скатать. Вон в Харловой на казенный счет церковь строили, так и то всем и работы, и хлопот хватило…

– Ну, я ведь не таку велику церковь строить буду, не о трех престолах – мне и одного хватит! Кирпича у меня своего предостаточно, рабочих тоже, грамотных людей с чертежами хоть из самого Екатеринбурга привезу!

Весть о том, что Елпанов хочет строить церковь в Прядеиной, разлетелась так быстро, что составленное волостным писарем прошение, наверно, еще и до Синода дойти не успело.

Марина Васильевна узнала об этом стороной и за ужином спросила мужа:

– Люди говорят, что ты церковь построить хочешь?

– Не просто хочу, но и построю!

Впервые за двенадцать лет Марина посмела возразить мужу.

– Иван Петрович, одумайся! Что ты делаешь, ведь разоримся мы, а у нас же четверо дочерей!

– Не твоего ума это дело, Марина! Деньги на церковь, кирпич – это все мое! Я всему тут хозяин, и в мои дела ты не вмешивайся! Подумаешь – четверо дочерей! Да разве дочери – это дети? Хоть бы одного сына ты родила, то-то я бы старался для наследника! А так – для кого мне стараться-то? Для будущих зятьев, что ли?!

Спорить с Иваном Петровичем – все равно, что бить кулаком ядреный пень… Марина знала это по опыту и отступилась.

Вскоре нарочный привез из волостного правления казенную бумагу, прядеинцы узнали, что всем жителям деревни предписано помогать в строительстве церкви.

Через три дня в Прядеину приехали волостной старшина и писарь. Собрали сельский сход. На дворе было холодно и ветрено, и деревенский староста Кряжев собрал прядеинцев в пожарнице. Сход открыл волостной старшина.

– Миряне! Святейшим Синодом, губернским и волостным правлением разрешено строить в деревне Прядеиной храм Божий. Вам надлежит обществом выбрать место для строительства. Староста должен учитывать, кто сколько дней отработает. Дело это общественное, и каждый должен поработать и поддержать Ивана Елпанова в благочестивом стремлении к строительству церкви! Земляные работы начинать сейчас же, немедля, пока не застыла земля, кладку стен начнете весной.

– Весной и поважней дела есть! Пахать-сеять кто за нас будет? – крикнули из задних рядов.

– Иван Петрович сам наймет рабочих на стройку. Ваше дело – кирпич подвозить, известь, песок и все прочее. Строить придется, несмотря на страду, словом – успевать везде!

Сход зашумел, как потревоженный улей, послышались выкрики.

– Тихо! – шлепнул ладонью по столу волостной старшина. – Слушайте еще, что решено в губернии: земля на заимке, принадлежащей крестьянину Ивану Петровичу Елпанову, перемеру не подлежит ни сейчас, ни в будущем.

Шум на сходе перешел в неистовый гул. Галдели все. Старшина хлопнул изо всей силы по столу ладонью.

– Тише вы, иначе прекратим сход! Что за народ – стадо баранов, да и только!

Расталкивая передние ряды, поближе к столу пробрался Филька Прядеин.

– Вот што я скажу, мужики! Елпановская заимка нам – как кость в горле! Вестимо, еще дед его начал земли по Осиновке распахивать… А сколь припахал его отец Петро Васильевич? Покойничек, не тем будь помянут, любил урвать-то! И че греха таить, Иван Петрович тоже… не клади палец в зубы… А у нас скоро и покосов совсем не останется. Деревня-то растет, всем надо пахать-сеять! Мы вон за Паластровом озером пашем, в болотах пашем, а на добрую-то землю за тридцать верст ехать надо! Так я говорю, мужики?

– Так, Филипп! Правильно! Верно говоришь! – посыпались со всех сторон выкрики.

– Это насчет земли, теперь насчет покосов тоже… За Осиновкой они вон какие добрые, пошто бы кому-нибудь из нас не дать? Дак нет – там один Иван Петрович косит… Непорядок это, мужики!

Тут встал во весь свой огромный рост Елпанов, кашлянул и глуховатым рокочущим голосом заговорил:

– Зарубите себе на носу: земли на заимке по Осиновке ни пяди никому не отдам и не продам!

Он вытянул вперед огромные ладони.

– Я с малолетства вот этими руками на той земле роблю! Покосы за Осиновкой – сколь уж лет мои. Кто слань намостил и дорогу на заимку сделал? Опять же – я!

А тебе, Филипп Иванович, надо бы поговорку вспомнить: на чужой каравай рот не разевай! Землю-то удобрять надо путем, трунду возить на поля, тогда и земля родить будет!

В переднем ряду поднялся черный, как цыган, мужик и насмешливо бросил:

– А ты под один аршин с собой нас не ровняй! Про трунду-то это всяк хозяин знает… А попробуй в одиночку-то, да на одной худой лошаденке – много ты ее навозишь?! У тебя эвон сколь лошадей, да чужие люди на заимке круглый год на тебя робят…