Что движет солнце и светила - Николай Семченко

Константин Аркадьевич поначалу этому даже умилялся. Но необычное хобби требовало много времени, забирало Наталью полностью, и потому она готовила обеды на скорую руку, не мудрствуя над приправами и не придавая значения всяким кулинарным тонкостям. Впрочем, жидкие супы, разваренная вермишель или лапша, подгоревшая "глазунья" - всё это ерунда по сравнению с тем, как ухоженная, даже франтоватая квартира Константина Аркадьевича быстро и незаметно оказалась заваленной старыми газетами, какими-то баночками, коробочками, пакетами, нужными и ненужными бумагами; на всех дверях, стульях, креслах лежали юбки и платья, недовязанные свитера и носки, среди которых стояли пластмассовые коробочки с зелеными горошинами кактусят, а на полу и - о, ужас! - на коврах то там, то тут валялись обертки от шоколадных конфет, обрезки картона, нитки и хлебные крошки: Наталья обычно перекусывала бутербродами на ходу, чтобы понапрасну не терять драгоценных минут обеденного перерыва.

Может, он и смирился бы со всем этим срачем, если бы Наталья затмила собой всех тех женщин, которых он знал. Она, однако, ходила по дому в крепко запахнутом халате, ещё умудриться надо так затянуть пояс, чтобы четверть часа промучиться с его развязыванием, а сбросишь его на пол - новая головоломка: кружевная комбинация, лифчик на каких-то невероятных петельках и кнопочках, колготки и прочая амуниция, обеспечивающая возню ещё надолго. А Константин Аркадьевич в натиске предпочитал быстроту, иначе весь запал у него проходил. Да и что за удовольствие обнимать красивую женщину, которая ко всем ласкам либо безучастна, либо отзывается слабым, каким-то нервическим подёргиваньем, лишь отдаленно напоминающим страсть.

Он себя слишком любил и знал, что способен вызвать интерес дам, но терялся, чувствовал неуверенность, когда при всём старании не вызывал ответных движений, не обязательно души, а хотя бы тела. Впрочем, чужая душа интересовала его мало, и всю эту романическую дребедень насчёт слияния душ Константин Аркадьевич даже высмеивал как романтические фантазии поэтов-бездельников. Сердце всегда билось мерно, не щемило и не покалывало. Он не ощущал его в груди даже в самые страстные и горячие минуты. И это при его-то темпераменте!

С Натальей они не съезжались. И потому проблем с разменом квартиры не возникло: он остался в своей, а Наталья переселилась с кактусами обратно в коммуналку. И "белый дед" тоже уехал с ней. На опустевшем подоконнике остался слабо-коричневый кругляшок - отпечаток дна жестянки, в которой неказистый уродец просидел лет пятнадцать. Интересно, как долог их век? "Белый дед" достался матери после смерти одинокой сослуживицы, кажется, её звали тетя Нина: она оставила подробную опись своих вещей - кому и что забрать, всё равно никого роднее, чем коллектив, у неё не было. А коллектив, растащив тёти Нинино барахло, ещё и судачить принялся: " Куда она деньги девала? Тряпок - минимум, мебели - кровать, стул да стол, телевизор сломанный. Может, плохо деньги искали? Надо бы линолеум поднять..."

Отдирать линолеум не пришлось. В контору принесли телеграмму из далёкого воронежского детского дома, директор которого сообщал, что благодарит бывшую воспитанницу Нину Терентьевну Ланину за крупный денежный взнос.

Константина Аркадьевича это, помнится, поразило крепко. Тетя Нина, как рассказывала мать, экономила на всём, даже магазинное молоко разбавляла водой, чтоб, значит, его наподольше хватило - всё меньше трат на жрачку.

Наверное, и кактусы она любила за их не привередливость: растут в любой плошке, земля - чем хуже, тем лучше, и частой поливки не требуют. Даже странно, что "белый дед" при таком спартанском содержании регулярно, обычно в конце июня, выбрасывал упругий стебель, на котором быстро набухал продолговатый зеленый бутон. И однажды ночью квартира наполнялась туманяще-сладким ароматом - это распускался золотистый цветок. Его длинные лепестки срывали влажный белый зев, из которого к свету тянулись язычки тычинок и толстый оранжевый пестик.

К вечеру цветок серел, съёживался, и от него тянуло запахом болотной гнили. За ночь вся его роскошь превращалась в липкий тёмный комочек, который даже отдалённо н напоминал цветок.

Константин Аркадьевич, однако, и не заметил бы отсутствия кактуса, если бы не это жёлтое пятно на подоконнике. Лиза даже принесла баночку белил и попыталась его закрасить, но желтизна всё равно проступала. И тогда она купила на рынке маленькую пластмассовую плошку, посреди которой сидел зеленый колючий шар. Вместо "белого деда" на подоконнике поселился другой кактус.

А сама Лиза вошла в жизнь Константина Аркадьевича на "седьмом небе". Так служащие называли седьмой этаж стеклянной коробки своей конторы.

В тот день Константин Аркадьевич вышел из переполненного лифта и, неловко повернувшись, наткнулся на женщину. Из её рук выпала и глухо стукнулась о паркет кожаная папка.

Тысяча извинений! - Константин Аркадьевич наклонился, взял папку и, выпрямляясь, скользнул взглядом снизу вверх: стройные ножки, обтянутые черными чулками; короткая юбка, слишком, пожалуй, короткая, но, Боже, как плавно и легко её линия переходила в тонкий, небрежными складками, свитер, на который упал желтый кленовый листик, - Константин Аркадьевич даже принял его за настоящий, но оказалось: брошь.

-Я сама виновата, не посторонилась, - сказала женщина, принимая от него папку. - И вообще, не на тот этаж попала. Мне надо на шестой...

-К кому? - вопрос вырвался сам собой. Просто Константин Аркадьевич хорошо знал всех этих канцелярских крыс, которые сидели внизу.. Интересно, к кому из мужиков, одуревших от ненужных бумаг и скуки присутственных часов, направлялось это милое созданье?

Женщина сказала, к кому. И Константин Аркадьевич радостно воскликнул:

- А он пять минут назад уехал в мэрию! Я его в вестибюле встретил. Если не возражаете, я вас напою кофе. Вы всё равно будете его ждать? Ну не в коридоре же томиться! Нет-нет, никакого беспокойства вы не причините, честное слово. Я хочу хоть как-то загладить свою неловкость...

И тут она чуть заметно улыбнулась, посмотрела ему в глаза прямо, как-то оценивающе, снова улыбнулась и небрежно, будто старому знакомому сказала:

- Я пью кофе в семь часов вечера в кафе "Утёс".

Константин Аркадьевич даже растерялся, пык-мык, слов не находил, хотя их уже и не требовалось: свиданье назначено. Так быстро! И неожиданно легко.

- А зовут меня Лиза. И я не люблю, когда опаздывают...

Тяжело отдуваясь, приполз снизу лифт, вздохнул - дверцы, скрипнув, распахнулись, выпорхнула стайка чирикающих секретарш, Лиза вошла в кабинку и, полуобернувшись, многозначительно, как бы даже и развязно, но очень мило сделала ручкой: пока!

И было в этом жесте нечто такое, что Константина Аркадьевича то ли смутило, то ли насторожило, то ли смутно встревожило - он, впрочем, не разобрался, только почувствовал : в этой женщине, определённо, есть что-то особенное, необычное. Может, походка? Лиза двигалась чуть картинно: вроде бы легко и непринуждённо, но в то же время немного угловато, будто девочка, которая учится ходить как настоящая дама. И когда она пила кофе, оставляя мизинец в сторону, и когда курила, затягиваясь глубоко, и когда небрежно, но с како-то нарочитой многозначительностью поправляла кофточку на груди, чувствовался не столько недостаток воспитания, сколько милая непосредственность, которую Лиза, видимо, хотела побороть, но это у неё получалось ещё не совсем хорошо.

Зато у неё отлично получалось другое: каким-то совершенно непостижимым образом Лиза понимала, чего хочет Константин Аркадьевич, что ему нравится и как сделать так, чтобы доставить ему небывалую радость или довести до невыносимого, почти смертельно-жуткого ощущения в себе неземной, холодной, безграничной пустоты: кажется, немного, ещё чуть-чуть, несколько томительных долей секунды - и нечто оборвёт серебристую нить, которая удерживает душу, отлетевшую прочь, куда-то высоко-высоко, в неземные просторы блаженства и покоя.

Он ещё никогда и ни с кем не испытывал такое странное, болезненно-острое и в то же время невыносимое, до замирания сердца, блаженство - от прикосновения, поглаживания, объятия. И он был по-настоящему счастлив, чего уж там лицемерить перед самим собой: он всегда хотел любить телом, и, кстати, понимал в этом толк, но от него всегда просили совсем другого - может, души, совсем немного, чуть-чуть, и чтобы он заботился не столько о своих ощущениях, сколько о том, чтобы с ним было хорошо. А он совершенно искренне считал: если ему хорошо, то значит, и женщине - тоже.

***

Лиза оказалась первой в его жизни женщиной, которая вела себя, не стесняясь, и даже не пыталась скрыть, что хорошо знает мужчин и все их тайные устремления, желания и фантазии. Сначала он даже подумал, что она телепат, ясновидящая, колдунья.

-Нет, нет и нет! - смеялась Лиза. - Просто в своей прошлой жизни я была мужчиной, потому и понимаю тебя без слов...