Конец индивидуума. Путешествие философа в страну искусственного интеллекта - Гаспар Кёниг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сражение за индивида
В Ювале Харари воплотился дух нашего времени. Он предлагает ясную и законченную мыслительную схему, не особенно заботясь о рекомендациях для публичной политики. С этой точки зрения книга «21 урок для XXI века», в которой он затрагивает вопросы многостороннего управления, универсального дохода или образования, застряла на полпути: она слишком конкретная и в то же время слишком абстрактная. Но другие ученые и интеллектуалы, сознательно или бессознательно, отвергают эту постиндивидуалистскую повестку в своих областях. Я понял это во время долгой дискуссии в Нью-Йорке с Гленом Вайлом, моим ровесником, блестящим экономистом, получившим международную известность после публикации в соавторстве с Эриком Познером книги «Радикальные рынки». Мне кажется, что его тезисы, которые на первый взгляд могут показаться очень далекими от «Homo deus», отражают ту же самую концепцию нового человечества, порывающую с просвещением и его идеалом автономии.
Коротко говоря, Глен Вайл предлагает отменить частную собственность – последнее воплощение пресловутых монополий – и заменить ее системой постоянных аукционов: каждый бы стихийно устанавливал цену на все свое имущество, обязавшись отдать его первому заявившему о себе покупателю. Кроме того, каждый собственник ежегодно выплачивал бы налог на капитал. Таким образом, чем выше цена, запрошенная за то или иное имущество, тем больше у собственника шансов его сохранить, но тем больший налог ему придется платить. Принцип в том, чтобы выплатить коллективу компенсацию за стабильность, которую хочется сохранить для себя и для своего имущества. Разумеется, опись имущества должна быть публичной и ее следует постоянно корректировать. Таким образом, ничто не сможет уклониться от рынка как синонима эффективности и справедливости, который постоянно будет ставить под вопрос статус-кво. Опираясь на свое понимание Адама Смита и Генри Джорджа, а также на последние публикации по экономике, Глен Вайл пытается обновить либерализм, избавившись от имущественной ренты. Ну, что тут скажешь… Аплодирую его смелости, но решительно не разделяю его выводов.
Глен пригласил меня представить результаты моих исследований в Microsoft, где изложение прудоновских теорий встретило прохладный прием. После этого он потащил меня на прогулку по Уильямсбургу. Этот бруклинский квартал постоянно благоустраивают, но он все еще сохраняет свою историю, где друг на друга наслаиваются разные волны эмиграции, а также очарование некоторой заброшенности. Здесь-то мне и представился случай разобраться в глубинной мотивации Глена, выходящей за рамки его работ по экономике. Воспроизвожу этот разговор по памяти – к моим воспоминаниям примешиваются образы покосившихся домов, слишком широких крытых переходов, железных пожарных лестниц, которые, подобно паутине, оплетают фасады.
– Если применить твои идеи на практике, у меня не будет ничего своего? Мне придется все время работать, чтобы получить привилегию сохранять собственный дом, машину, компьютер? И при этом знать, что какой-нибудь миллионер в любую минуту может все у меня отобрать?
– Да. Но разве ты заслуживаешь право постоянно владеть своим домом, раз оплачен он был лишь однажды, да и то твоими предками? Если ты им не пользуешься, не инвестируешь в него, может быть, другой человек найдет ему лучшее применение?
В самом деле… В своей книге Глен представляет конструктора будущего Hyperloop, который мог бы одним кликом мгновенно купить все участки земли, расположенные на маршруте от Сан-Франциско до Лос-Анджелеса. Я решил, что не стану оплакивать «мой дом, мои тапки» – это слишком буржуазный аргумент, – но ухватился за его довод, касающийся полезности.
– Но когда это произойдет? Как справедливо замечал Прудон, «злоупотребление собственностью – цена, которую вы платите за ее изобретения и усилия: со временем она корректируется. Оставьте ее в покое».
– Какие изобретения? Какие усилия? Собственность замедляет инновации. Она создает ренту. Это вопрос не полезности, а равенства. Я предлагаю тебе капитализм без капитала. Может быть, тебе больше нравится централизованное перераспределение?
Это был удар ниже пояса. Передо мной разверзлись две интеллектуальные бездны: защищать ренту или оправдывать социализм. Но мне все равно кажется, что это перебор – во имя равенства отдавать первому встречному мой дом, с которым связано столько привычек и воспоминаний.
– Чтобы существовало равенство, должны оставаться индивиды, для которых это равенство имеет смысл. Как создать индивидуальность без вещей, в которых она отражается? Привязанность ребенка к своему плюшевому мишке и взрослого к своему барахлу или к родительскому дому – антропологическая данность первостепенной важности. Чтобы быть собой, нужно чувствовать себя как дома.
– Индивид не существует без обменов, которые его формируют. Зачем хотеть сохранить уникальность любой ценой? Взгляни на то, как сегодня с приходом шеринговой экономики опыт становится намного важнее владения. Мы потихоньку избавляемся от «товарного фетишизма», как его называл Маркс.
Вот мы и дошли до сути. В британской прессе регулярно появляются статьи о семьях, веками сохраняющих свои владения. Наследники живут в своих замках в нищете, на очень небольшой доход или вовсе без него, носят твидовые пиджаки дедушек и всю жизнь посвящают тому, чтобы ухаживать за розарием или отреставрировать одну-другую балку. В системе Глена собственность этих разорившихся дворян моментально бы экспроприировали, чтобы передать амбициозному инвестору, который превратил бы имение в коворкинг WeWork. Для меня же она представляет собой сокровище цивилизации.
– Не будет индивида, укорененного в стабильной собственности, – не будет преемственности, истории.
– Не будет индивида, привязанного к своей вотчине, – не будет и насилия, и низких страстей.
Мы выходим на набережную Ист-Ривер. После всех этих забитых машинами шумных улиц вид воды неожиданно меня успокаивает. Мы замедляем шаг. Близится развязка. Еще чуть-чуть – и Глен расскажет мне о своем отношении к буддизму. Он мечтает о мире без страданий, в котором шла бы постоянная оптимизация, строились бы все более сложные сети, становилось бы все больше удовольствий. Неважно, что представляет собой человек, получающий эти удовольствия: главное – эксперимент, а не экспериментатор. Но кто сможет управлять всей этой сложной структурой, нескончаемыми аукционами, проходящими при полной прозрачности? Кто сможет делать выбор за человека, беспомощного и замотанного, вынужденного постоянно переезжать из одного дома в другой по прихоти
