Психодел - Андрей Рубанов

Но не стал портить ей удовольствие. Пусть, пусть.

Угрожала, рычала, облила ядовитым газом, пинала, задыхалась, шипела. Укусила. Убила бы, если б он спровоцировал.

Боль сильно смутила его, глаза не видели, в ушах гремели адские трубы; в какой-то момент он ослабел и поддался пошлой обиде, и несколько раз назвал ее грубыми словами, и даже попытался ударить головой, просто в сердцах, хотя через несколько мгновений уже пожалел.

Она всё сделала правильно. Дралась за свое мясо.

На ее языке это называлось любовью.

Потом кричала что-то про убийство; кто-то там у них, этих забавных детей, кого-то убил, а она, судя по всему, решила, что виноват он, Кирилл, что это он – убийца, хотя он никогда ни в чем не был виноват, кроме того, что хотел есть.

Потом немного остыла, принесла чистую тряпку и перекись, кое-как промыла рану на лбу, и они очень мило поговорили, о том, что кровь быстро остановится, и еще о том, что им действительно было хорошо вдвоем, и он хотел ей сказать, что если она хочет, пусть бьет его по голове пепельницей каждый раз, когда приходит. Лишь бы приходила. Но не сказал, потому что понял: она больше не придет.

Еще хотел сказать, что значит «Лю» в переводе с французского. Но тоже не сказал.

Сломала ему телефон – чтоб, значит, никуда не звонил (дура, некому звонить), бросила ему ключ от браслетов и ушла.

Ключ пришлось держать в пальцах ноги.

Освободившись, подобрал с ковра недокуренную сигару, раскурил и лег на окровавленные подушки.

Смотрел в потолок, улыбался.

Когда подходит определенный возраст – у одних после тридцати семи, у других после сорока, – часто начинаешь ждать чего-то подобного. Жестокого удара, обрушиваемого в самый волшебный, сладкий миг. Без сладких мгновений нельзя жить, а ударов нельзя избежать, одно компенсирует другое. Переживаешь момент экстаза, наслаждаешься – и тут же трезвеешь. Ждешь удара. Бывает – приходит удача, или женщина, или деньги, ты счастлив, но только четыре секунды, потом начинаешь оглядываться: откуда будет удар? Справа, слева, сзади? Знаешь, что он будет обязательно. Прямо по голове, сильно.

Как только уверуешь в космос – мгновенно падаешь в хаос.

Пусть это будет сразу, через четыре секунды. Урвать у мира момент счастья и тут же подставить лоб: я готов, бей.

Жаль только, что девочка больше не придет.

Глава 8

Обратная сторона Луны

Возвращалась уже вечером, по пустой дороге. Усталая, мечтающая о душе и стакане теплого молока. Когда разобьешь плохому человеку голову тяжелой пепельницей – потом обязательно надо теплого молока выпить, это очень помогает. В противоход, на выезд из Москвы, теснилось невероятное стадо больших и маленьких машин; почти двадцать километров она ехала вдоль сплошного, кое-как шевелящегося потока, он ужаснул Милу. Тысячи тонн затейливо изогнутого, ярко раскрашенного железа ползли в одном направлении, прочь из города. Апокалипсис? Война? Годзилла выскочил из Клязьминского водохранилища? Нет, всего лишь еще один день закончен. Всего лишь еще один вечер еще одного рабочего дня.

В пятницу, говорят, еще хуже.

Позвонил отец. Приезжай, надо поговорить. Маленькая семейная традиция, интимный код: если не происходит ничего важного, а просто родители соскучились по дочери, звонит мама. Но когда повод для встречи действительно серьезный – на проводе только папа.

Не стала ничего уточнять, пообещала.

Всем известно, что события любят друг друга, ходят группами; сюрпризы и проблемы напрыгивают одновременно: с утра мигрень, в полдень колготки поехали, после обеда упыря пепельницей мочишь, а потом звонит папа и просит немедленно приехать. Замочишь, приедешь, всех выслушаешь – потом можно расслабиться.

Набрала номер жениха – тот ответил столь трудным тоном, что говорить расхотелось. «Я всё знаю», – сипло выдавил жених. «Что “всё”»? – переспросила она. «Мудвина убили». – «Да, убили, – ответила она. – Сиди дома, жди меня». – «Слушай, я... ну, как бы... вчера...» – начал было Борис, но она перебила. «Не начинай, потом поговорим».

В сущности, он ни в чем не виноват. И достоин только жалости. Попал в лапы к людоеду, с кем не бывает.

Интересно, когда эта тварь выберется на улицу? Ключ от наручников она ему отдала, но мобильный телефон забрала с собой, а из городской розетки выдернула шнур и в форточку выбросила. Небрежно извинилась: мол, сам понимаешь, так надо. Башку разбитую перед зеркалом зашьешь, благо ты бывший фельдшер. Несколько дней посидишь дома; подождешь, пока отек сойдет. С голоду не умрешь, у тебя полный холодильник свежего мяса. И даже вода родниковая. Покуришь травы своей гадкой; подумаешь, как дальше быть. И самое главное: без обид. Ты сделал больно моему парню – я сделала больно тебе. Мы в расчете, согласен? А будешь возражать – позвоню прямо сейчас своему начальнику, он старый злой татарин, а его родной брат – полковник милиции. Скажу, что ты тоже имеешь отношение к убийству Мудвина. Затаскают по допросам. Понял, нет?

Конечно, понял, ответил упырь, улыбаясь. Это ты ничего не поняла. Мне было хорошо с тобой. А тебе – со мной.

Да, ответила она. Тут ты прав.

Я не в обиде, прохрипел упырь. Приезжай, когда захочешь. Я всегда рад тебя видеть.

А я – нет, ответила она. И ушла.

У зверей не принято становиться между хищником и его жертвой. А у людей – наоборот. Надо вставать. Обязательно надо вставать между упырем и пищей его. Иначе все начнем пожирать друг друга и пожрем до последнего человека.

Во дворе людоедова дома на лавке сидели мальчик и девочка; мальчик был красивый, очень похожий на Рудольфо Валентино, а грудь девочки обтягивала маечка в психоделических пятнах, оранжевое и зеленое, и золотистые буквы: “LOVE ME or KILL ME”.

...Папа ходил по дому расслабленный и добрый, в состоянии, называемом «пьяненький». Мама тоже была тиха и спокойна.

Мила скинула туфли, поспешила к зеркалу – вдруг не всю кровь с себя смыла, вдруг где осталось, на спине, на локте– мама перепугается до смерти.

Но мама не стала присматриваться.

– Тетка Зина померла, – объявила она.

«Не много ли смертей?» – подумала дочь, но промолчала. Рухнула на кухонный табурет.

– И не просто померла, – веско сказал папа, усаживаясь рядом и придвигая початую бутылку какой-то неясного происхождения водки. – А померла, как надо. Свою квартиру мне отписала.

Мать тоже присела; покачала головой.

– Представляешь? Кто бы подумал. Тридцать лет нос воротила. Раз в год открытку присылала, на день рождения, – вот и вся щедрость. Генеральская жена! Не позвала, даже когда генерала своего хоронила.

Отец кивнул. Теперь дочь поняла: он был вовсе не «пьяненький», а просто пребывал в глубокой степени возвышенного изумления.

– А сегодня, – тихо продолжила мама, – звонит женщина, соседка ее и подруга последняя, которая, значит, за ней ухаживала, когда та уже ходить не могла... И объявляет: так и так, прибралась наша Зинаида, приезжайте хоронить... И знайте, говорит, что мне – ей то есть – по завещанию положено сорок три тысячи рублей, все сбережения, окромя отдельной суммы смертных денег, а племяннику – квартира со всей обстановкой... Детей-то нет, племянник – самая ближняя родня...

«Не много ли страстей вокруг квартир?» – горько подумала дочь, но промолчала.

– Такие вот дела, – многозначительно вздохнул папа. – Получаем подарки с того света...

– Она тебя, значит, любила, – сказала ему мама.

Папа кивнул.

– Значит, любила.

– А ты не понимал.

– Не понимал.

– Ты никогда ничего в любви не понимал, – сказала мама.

«Не много ли мне любви на сегодня?» – горько подумала дочь и поняла, что молчать больше не сможет.

– Мама... – позвала она, едва сдерживаясь. – Папа... Можно я домой поеду? Очень плохой день был. Тяжелый.

– Погоди уезжать, – приказал папа и твердой рукой налил себе хорошую рюмаху. – Он еще не закончился, этот день. Слушай, дочь, наше родительское слово. Раз всё у нас выходит одно к одному – и свадьба, и тетка усопшая, – то решили мы с мамой так. Квартиру теткину продаем. И эту, – папа похлопал по стене комнаты, словно старого коня по загривку, – тоже продаем. Сами переезжаем в двухкомнатную, а тебе, дочь, делаем отдельную. Однокомнатную, конечно, зато твою. Личную! Такое у тебя будет приданое. Знаем, что у Бориса твоего есть хоромы какие-то, аж в самом центре, полный люкс и так далее... И вроде как с жильем у вас проблем не будет... Но своя конура – это своя конура! Мало ли что...

Папа решительно выпил. Мама приготовилась всплакнуть.

– Лично я, – сказал папа, закусив куском мяса, – профессорским сыновьям с детства не доверяю.

– Молчи, дурак, – сказала мама. – Это не наше дело теперь.

– Я имею мнение, – гордо возразил папа. – И я его высказываю.