Богатые — такие разные - Сюзан Ховач

— Человек, — ответил Пол, и едва мы покинули борт яхты, как он предложил мне продолжить наши отношения.

— О, но что, если я забеременею! Пойдет гулять это ужасное слово «преждевременно», и все примутся считать на пальцах, сколько месяцев мы женаты…

— Боже Правый, — воскликнул Пол, — неужели вы действительно не верите в то, что я должным образом позабочусь о вас?

Я была настолько несведуща в вопросах регулирования деторождения, что не понимала, насколько тщательно он позаботился об этом уже на яхте.

— И кроме того, — добавил он, пользуясь случаем напомнить нам обоим о том, о чем я предпочитала не думать, — поскольку ваш врач определенно предупреждал вас об опасности очередного выкидыша, с моей стороны было бы просто преступно заниматься с вами любовью, не думая о последствиях.

По возвращении из свадебного путешествия я побывала еще у одного врача и убедила Пола предоставить мне дальнейшую заботу о предохранении. Мне удалось убедить как его, так и себя, в том, что моя следующая беременность была чисто случайной, в другой же раз он отнесся к этому явно скептически, и после этого на несколько лет взял контроль на себя. И только в 1921 году мне удалось добиться его разрешения использовать новое средство, самое надежное, последнее слово науки, предохранявшее женщин, не желающих иметь детей, но в 1922 году я обнаружила, что снова ухитрилась забеременеть.

После примирения в конце того года нам пришлось снова обсудить эту проблему. Нам было очень нелегко говорить на эту тему, тем более без эмоций, и поэтому было совершенно неудивительно, что он был озабочен тем, как не повредить мне, а я тем, как не вызвать его гнева.

— Наверное, мне придется снова взять все на себя, — смущенно сказал Пол.

— Но это так неприятно для вас…

— Вы не должны об этом думать.

— Но я думаю, что теперь это средство стало надежнее…

— Но оно неприятно для вас.

— Нет.

— Хорошо, если вы сможете обойтись…

— Да!

— …Без случайностей…

— Да, — отвечала я, хотя знала — единственная причина, заставлявшая меня настаивать на своей ответственности, состояла в моем страстном желании иметь ребенка.

Пол никогда не допускал случайностей.

— Это была случайность, ужасная случайность…

Я думала об этом четком, прагматичном подходе, настолько далеком от всякой страсти, что он позволял хладнокровно анализировать каждую деталь любовных отношений и принимать эффективные решения для избежания неприятностей. Если беременность Дайаны Слейд действительно была случайностью, что-то было не так не только с одержимостью Пола идеей самозащиты, но и с этим холодным, бесстрастным аналитическим методом.

— Я не верю в романтическую любовь, — уже давно сказал мне Пол. — В действительности это не больше, чем умственное расстройство, разрушающее логику и ведущее к иррациональному поведению.

После разговоров с Элизабет я поняла, что такая позиция сформировалась у него в результате опыта, полученного от первого брака, и поскольку прошлое было изменить невозможно, я решила приспособиться к ней как можно лучше. Не было и речи о том, чтобы расстраиваться из-за неспособности Пола произнести магические слова «я вас люблю». Я знала, по-своему он очень любил меня, и приходилось считать, что этого достаточно. Кроме того, когда мне исполнилось двадцать лет и я стала более опытной в светских делах, мне стало казаться, что именно мужья, ритуально напевавшие каждый день своим женам «я люблю вас», слишком часто развлекались с другими женщинами. Молчание лучше неискренности, говорила я себе, уповая на старую формулу: «дела говорят больше, чем слова».

Дела. «Одна крестильная кружка…»

Не думать об этом, не думать, не думать, не думать…

Я по-прежнему не отрывала беспокойного взгляда от своего отражения в зеркале, когда меня заставил подскочить какой-то шум у соседней двери. Пол захлопнул дверь своей гардеробной и отослал слугу. В следующую секунду с шумом распахнулась дверь, соединявшая наши комнаты, и я машинально поднялась на ноги с головной щеткой в руках.

Несмотря на ярость его вторжения, он выглядел скорее опустошенным, нежели разгневанным, и я сразу поняла, что он был крайне расстроен.

— Пол, что случилось? Вы…

— Да, мы ужасно поскандалили с Брюсом. — Он сбросил пиджак, отшвырнул ботинки и буквально упал на кровать. — Сильвия, вы знаете, с какой любовью я отношусь к этому мальчику. Да, верно, мы в последние годы мало встречались, но я только сегодня понял, что он так и остался в том времени, когда… в общем, много лет тому назад произошел один эпизод. Я никогда не говорил вам об этом, так как считал, что вопрос давно исчерпан. И только сегодня, когда он сказал мне, что не хочет видеть меня завтра на своей свадьбе, я понял — ничего не забыто.

— Но, Бога ради, почему он не хочет, чтобы вы пришли к нему на свадьбу? — воскликнула я, пораженная.

— Он сказал: с него довольно разговоров в Нью-Йорке о том, что я его отец. Он решил раз и навсегда продемонстрировать истину, не допустив моего присутствия при важном семейном событии.

— Но ведь можно с уверенностью сказать, что это породит еще больше сплетен? О, Пол, он, наверное, слишком много выпил!

— Нет, он достаточно трезв, и не называл меня эгоистичным капиталистическим сукиным сыном, пока я не заявил ему о бессмысленности его утверждений, что я разбил жизнь его матери.

— Пол! Но я не могу поверить, чтобы Брюс…

— К сожалению, должен признать, у меня хватило глупости ввязаться с ним в полемику с антимарксистских позиций, и у нас произошла одна из тех смешных политических ссор, которая закончилась тем, что он потерял самообладание и попытался меня ударить. К счастью, у меня хорошая реакция, и он промахнулся, но когда я увидел, что он готов сделать новую попытку, я подошел к двери и позвал Питерсона. Можете себе представить, как я себя чувствовал, вынужденный позвать телохранителя, чтобы защитить меня от человека, который первые семнадцать лет своей жизни был мне искренне предан и уважал так, как мальчик может уважать собственного отца.

Он встал с кровати, пошарил в кармане своего брошенного пиджака и вытащил золотую коробочку с таблетками. Пристально глядя на него, я тихо проговорила:

— Что произошло, когда Брюсу было семнадцать?

— Та самая сцена, о которой я только что говорил. Желая положить конец долгой и очень болезненной истории, он пришел ко мне в офис для обсуждения одного дела и по ходу разговора признался, что считает себя моим сыном. Естественно, я был потрясен. Я не мог поверить, чтобы Элизабет — да, Элизабет, а не кто-нибудь другой — оказалась такой непорядочной, обсуждая с ним этот важнейший факт его жизни. Сам я всегда был честен с Брюсом, и, когда он достаточно повзрослел и задался вопросом о моих отношениях с его матерью, я обрадовался, что он без стеснения пришел ко мне. Разумеется, я сделал все для того, чтобы вознаградить его доверие объяснением, доступным для подростка, ничего не знавшего о жизни, но поскольку он ни разу не спросил меня прямо, я ли его отец, я ни разу не сказал ему столь же прямо: «Вы не мой сын». Я просто полагал, что ему известны факты, и так было до того момента, когда он явился в тот день ко мне в офис и заявил: «Вы мой отец, и поэтому должны сделать то-то и то-то», — и тогда мне стало ясно, что в заблуждение его могла ввести только Элизабет: