История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц - Степан Козловский

4. «Разврат» (Алеша Попович и сестра Петровичей-Сбродовичей, Чурило Пленкович и Бермятина жена).

5. «Гадание» (Приезд Ильи и привязывание коня вместе с богатырскими лошадьми, жребии в сюжетах о Садко, состязание в стрельбе из лука и т. д.).

6. «Принесение в жертву» с целью повлиять на исход ситуации (В сюжетах о Садко), самоубийство Сухмана.

7. «Спасение» (в форме «пострижения» в монастырь в сюжете о Данило Игнатьевиче), «Паломничество» в Святую Землю (В сюжетах о Ваське Буслаеве, о Каликах).

Судя по всему, можно говорить о том, что на различных этапах развития общества сформировались закрепившиеся в социальных атрибутах былинных героев представления о ритуальных мероприятиях наиболее действенных с точки зрения сакрального влияния на окружающую действительность.

Необходимо обратить внимание на то обстоятельство, что почти все указанные «ритуальные атрибуты» (обереги) явно рассчитаны на восприятие их как особой системы знаков, которые могли быть поняты только теми, кто способен их правильно воспринять, то есть отечественным социумом прежде всего. Это означает, что оберег имел значение не только для его обладателя лично как некая духовная опора, символ веры, но и отражал принадлежность к определенному кругу лиц с особыми правами, которыми он наделял своего обладателя.

Более того, наряду с наличием контекста какого-то одного героя и характерных лишь для него особых условий осуществления функции, имеется возможность выделить в эпической социальной практике контекстуальные явления массового характера (но не распространяющиеся на весь эпос).

4.1.4 Эпическая «Мода» (социальная динамика[844])

Образ героя всегда актуален, он отражает насущные потребности общества. Его основное отличие — несоответствие норме, прежде существовавшей в данном обществе. Исходя из этого, по-видимому, следует различать модное и немодное (обычное) поведение, не дающее возможности повысить социальный статус, являющееся социальной нормой. Мода неуловима, ей может следовать каждый, у кого достаточно средств и способностей для имитации её образцов, но редко кто способен установить моду для других.

Обычное поведение, как правило, служит социальным фоном, подчеркивающим «Моду». Чтобы выделить её, необходимо выявить поведение личности, проявляющееся в противовес мнению основной массы, толпы. В наиболее полном виде это можно заметить на примере типического места похвальбы на пиру, где всегда выделяется из общего числа один из пирующих, похваставший (добровольно или по предложению князя) настолько необычно, что это спровоцировало недоверие или интерес со стороны окружающих и князя. В ряде случаев на подобное предложение со стороны князя «похвастать» выделяется лишь один герой:

Как бы большой за меньшего хоронится,От меньшого ему тут, князю, ответу нету… (немодный (общий) фон)Выступается Иван-Гостиный сын…[845] (мода на общем фоне)

Он действует в условиях принципиально новой задачи, для решения которой еще нет алгоритма. Это подразумевает поиск новых средств и способа действий, необходимых для достижения результата.

Поэтому герой, вынужденный применять новые средства и способ достижения цели, создает прецедент и тем самым формирует ориентиры «модного» поведения:

Ох ты князь да ведь Владимир!..…А не надо мне три погреба золотой казны……Знали бы все, что был у нас велик заклад.[846]

Весьма показательные изменения наблюдаются в отношении награждения эпических героев. Так, например, в некоторых случаях желаемой для героя наградой является:

1. Место в дружине (в сюжете об Илье Муромце).

2. Дань (получка, в сюжете о Вольге и Микуле),

3. Право беспошлинной торговли («Торгуй веки по веку, пока Владимир жив») — в сюжете «О Ставре», «О Дюке».

4. Деньги, слава (в сюжете об Иване Гостином сыне),

5. Платье цветное (в сюжете об Алеше Поповиче).

6. Приглашение служить при дворе (Чурило).

7. Святость (Касьян в сюжете о Каликах).

По всей видимости, исходя из эпических представлений о наиболее предпочтительных наградах, можно говорить о четко обозначенных следах атрибутов престижности в былинах, которые подпадают под определение «моды».

Кроме того, целый ряд богатырей замечен в сюжетах с так называемым «сватовством», но имеется возможность отметить не только «моду» на жен — иноземок (поляниц), но и «моду» на мужей — иноземцев (поляниц, в том числе — Тугарин), (Гость Соловей Будимирович, Царище-Кощерище в сюжете об Иване Годиновиче и т. п.).

Кроме «моды» на «жен» следует обозначить «моду» на половые отношения в псевдоромантическом, трагичном, почти куртуазном стиле с поправкой на русскую действительность — в сюжетах: «О Бермяте и Чуриле», «О сестре Петровичей-Сбродовичей», а также «моду» на особые дружинные отношения не вполне ясного характера.[847]

Но, несмотря на пресловутую «сексуальность» русского средневекового общества, по-видимому, имелись периоды обратного отношения к сексуальности вообще. В связи с этим нужно отметить «моду» на паломничество (каличество), в ходе которого соблюдалось воздержание от греховных действий и «моду» на «постриг» (в сюжете о Даниле Игнатьевиче).

Можно также выделить «моду» на скачки (сюжет об Иване Гостином сыне, О Дюке, О Чуриле[848]), «моду» на щегольство как основу престижа (О Дюке); моду на поиск «поединщиков» в поле как определенное влияние иноэтничных (кочевнических и варяжских) компонентов дружины, для которых оседлая жизнь в Киеве непривычна и неприбыльна без добычи — охоты на пресловутых «белых лебедей» — невест, но фактически — девушек, взятых в полон[849] под предлогом женитьбы.[850] По свидетельству арабских источников, если девушка не сохранила себя, то ее продавали.[851]

Благодаря наличию в былинах «моды», обусловленной изменениями представлений о престижности (и соответственно, ее восприятия в рамках «эпической» модели сохранения традиции), а также «фона» (условий социальной практики), на котором происходит действие, имеется возможность показать присутствие четко выраженных «слоев» в эпических материалах. Необходимо отметить, что они имеют разную протяженность во времени (эпическом). Так, например, «мода» на щегольство и внебрачные половые контакты как элемент престижного поведения встречается реже (и по отношению к сюжетам, и к персонажам), чем «мода» на поединки с иноземными «нахвальщиками» и браки с «поляницами».

Соотношение всех видов «Моды», которые являются частными (контекстуальными) случаями социальной нормы в рамках эпического стиля, показывает развитие метатекста, представляющего собой квинтэссенцию социального опыта через присоединение одной, ранней социальной нормы к другой, имеющей более позднее происхождение.

Таким образом, то, что наблюдается в рамках русского героического эпоса, обусловлено социально. Эпический социум строго функционален по своему устройству и оно, данное устройство, имеет аналогии в летописных и этнографических материалах. Из этого следует, что эпические реалии некогда были отражением реально существовавшей социальной практики, которая «принадлежит к исторически изменяющимся системам».[852]

4.1.5 Общая теория сопоставления эпоса и летописей

Версия соотнесения эпического и летописного отражения социальной практики базируется на утверждении В. Я. Проппа о том, что былина (художественное произведение) выражает некие «чаяния и идеи» народа. С этим можно согласиться, но «идея» на пустом месте не возникает, она всегда порождается вполне конкретными причинами исторической социальной практики, которые являются одинаковой основой для эпического и летописного отражения социальной практики.

Таким образом, чтобы произвести более точную датировку и соотнести эпическую информацию с летописной, необходимо выявить «идеи», общие для эпоса и летописей. Сложность в том, что не все идеи, которые являлись актуальными для создателей и продолжателей устной исторической (эпической) традиции, были актуальными для летописцев (и летописей соответственно). Наибольшие трудности возникают на этапе отождествления этих «взглядов» и «идей», поскольку создателями летописей и былин они по-разному акцентированы и облачены в различную форму.

Вместе с тем, полностью абстрагироваться от современных им реалий и описать социальную практику, пользуясь исключительно «типическими» местами библейских сюжетов, летописцы также не могли. Поэтому часть «идей», общих и тождественных для летописного и эпического взгляда на ситуацию, выявить можно.