Тропа Исполинов - Феликс Петрович Эльдемуров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он проснулся. И весь день прошёл как бы в том самом тумане. Он почему-то знал, что всё оно так и будет.
Некрасивое, в оспинах, сочувственное лицо Хэбруда предстало перед ним.
— А знаешь, Тинч, ведь это может быть вещий сон…
Мог бы не объяснять.
— И что теперь делать? — хмуро спросил он.
— Попробуй… Погоди. Давай-ка, присядь.
Холодные как лёд пальцы касаются его висков.
— Чувствуешь?
Тинч не понял, что именно надо чувствовать, но послушно кивнул головой.
— Хорошо, — продолжает Хэбруд, отнимая руки. — А теперь попробуй восстановить сон с самого начала. Что ты видишь?
— Людей. Их много, нет — их несколько. Несут какие-то вещи… узлы… от кого-то спасаются. С ними… дети.
— Ты видишь Айхо?
— Она идет последней. В лицо ей…
— Стоп! Ты видишь: ветка остановилась, и ты видишь ее как бы висящей в воздухе. Так или нет?
— Так. Вижу… листья — они какие-то странные, круглые, длинные толстые шипы, они пучками по стеблю. Они кожистые и не опадают на зиму… Хэбруд, она начинает двигаться!
— Ладонь, Тинчи! Подставь ладонь!
— Подставил… Ааа!
— Схватил?
— Да-а…
— Держи и не отпускай, пусть даже будет больно! Как там Айхо?
— Она… она успела пригнуться. Ветка прошла… над её головой. Нет, слегка задела… скользнула по лбу… Ей больно! Теперь она… выпрямилась. Прислушивается. Она слышит… она слушает. Она слышала мой крик! Айхо!.. Оглянулась. Вытирает платком кровь. Ничего, это не страшно, до свадьбы… заживёт. Теперь идёт дальше, за всеми…
— Теперь всё в порядке, Тинч? Тинчи! Возвращайся!
И Тинч видит вновь гимнастический зал и учителя, бледного, пристально глядящего ему в глаза.
— Приходи в себя, приходи в себя, — повторяет Хэбруд.
Боль в ладони не проходит…
— Хэбруд!
— Слушаю тебя, мой мальчик.
— Это уже было? Это происходит сейчас? Это…
— Это ещё только будет, Тинчес.
Поверх шрама, который Тинч получил в урсском порту, появилось с десяток странных кровоточащих точек.
Они исчезли через пару дней, однако память о боли от сразу десятка вонзившихся в ладонь колючек преследовала Тинча ещё долго. Хотя… он почему-то верил, что с Олеоной теперь ничего страшного не случится. Что в сравнении с этим могли быть какие-то пустяковые царапины!
— Знаешь, давным-давно, когда мне было столько лет, сколько тебе, со мной произошёл любопытный случай. Я рос в небольшом селении, недалеко от Бодариска. Был мальчиком болезненным. Все говорили: не выживет. И я бы действительно не выжил. Однажды крепко простудился после купания в реке. И вот лежу я на бостати, солнышко светит, небо синее, легкий ветерок… Только что мне до этого, если меня не будет. Боялся смерти, конечно, но и жить, задыхаясь от комьев в горле — тоже не лучшая доля. И вот, как будто задремал я, и вижу: склонилась надо мной прекрасная дева. И ласково вопрошает: "что с тобою, мальчик?" "Как что, — отвечаю. — Умираю я". А её лицо… Никогда не видел ни до, ни после такого лица. "Если ты настоящий мужчина, — говорит она, — ты найдешь в себе силы подняться и пройти на кухню. Твоя мать готовит лепёшки и на печи стоит горшок с кипящим маслом. Ты должен выпить из него — столько, сколько сумеешь…"
Потом я проснулся. Что-то помогло мне подняться… Только прошёл я на кухню, гляжу — а там и действительно мама печёт лепешки. Схватил я с печи горшок, отхлебнул кипящего масла… Конечно, сразу же обжёг страшно горло, закашлялся, выронил горшок, ко мне подбежали, закричали все…
Зато, Тинчи, вся та гадость, вся та дрянь, что сидела в моем горле, оказалась выжженой начисто! С того дня я пошёл на поправку и, как видишь, сейчас стою перед тобой.
Что это было? Скажешь, наваждение, сон, пустая иллюзия? Едва ли…
— Запомни, Тинчи, заповедь первую. В мире нет ничего, что было бы несуществующим, иллюзорным, плодом нашей фантазии или пустой выдумкой. Всё, на самом деле — реально, глубоко реально.
— И ещё — вот тебе заповедь вторая.
Ты не имеешь перед собой препятствий, которые могли бы быть названы непреодолимыми. Нет столь высоких вершин или столь глубоких глубин, которые ты не сумел бы в конце концов преодолеть. С этим чувством мы приходим в этот мир, хотя очень немногие следуют этому до конца.
— Хэбруд, — откликнулся Тинч, разглядывая кровоточащие точки у себя на ладони. — Я расскажу свой случай. Когда мне было всего где-то… ну, лет пять, я почему-то был уверен, что внутри каждой ветви дерева сидит змея. А когда я ломал ветку, змея выползала… Она действительно выползала, я её видел несколько раз: жёлтая, в чёрных крапинках! Я тогда очень боялся ломать ветви у деревьев.
— Постой, — сказал Хэбруд. — Не спеши. прекрати. Сейчас тебе надо отдохнуть и — обязательно поесть, а потом поспать. Можешь даже пропустить занятия и… пожалуй, даже уборку… Сейчас тебе станет лучше.
Тинч вновь почувствовал на висках холод пальцев учителя и на несколько мгновений впал в забытье.
— Кто ты, кто ты, Тинчес? — донеслись до него то ли слова, то ли мысли Хэбруда. — И кто из нас когда-то был другому учеником, а кто — учителем? В жизни всё так перепутано…
Глава 17. Башня Тратина (окончание)
Настоящий Маг наискромнейше молчит о своём искусстве. Он не постесняется говорить о тонкостях магии только с тем, в ком почувствует дыхание Посвящения.
Из трактата по Истинной Магии
Я влился в горючий поток,
Он меня подхватил,
Когда он меня растворит, я стану Истиной.
"Беседы с духами"
1
В мастерской Моуллса его ожидали четверо. Помимо самого хозяина и Хэбруда в ней находились Рэдж Доук — тот самый желтолицый учитель, а также необычный старик, который при появлении Тинча повернул лицо в его сторону, но поглядел как-то мимо. Подобный взгляд бывает у слепых и старый художник, которого звали Эланд Магсон, действительно был таким. Как именно и какие именно картины он при этом
