Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы - Абрам Рейтблат

В дальнейшем произведения Гоголя неизменно встречали в «Северной пчеле», особенно в статьях Булгарина, отрицательный прием. О «Мертвых душах» Булгарин писал: «Ни в одном русском сочинении нет столько безвкусия, грязных картин и доказательств совершенного незнания русского языка, как в этой поэме…» (1842, № 119); о «Женитьбе»: «…ни завязки, ни развязки, ни характеров, ни острот, ни даже веселости – и это комедия!» (1842. № 279).

В своих фельетонах, начиная с 1841 г. еженедельно появлявшихся в «Северной пчеле», Булгарин регулярно высказывался о Гоголе. В этих откликах (список наиболее важных из них дается в приложении к статье) Булгарин варьировал те же темы и мотивы, которые намечены в рецензии на «Ревизора». По его мнению, «Гоголь искусно рисует карикатуры и комические сцены» (1842. № 7)[629]. Выше всего Булгарин ценит «Вечера на хуторе близ Диканьки», для которых характерны «особый малороссийский юмор, свойственный только уроженцам Малороссии, верные очерки малороссийских нравов и занимательность рассказа…» (1847. № 8). Однако в произведениях Гоголя «нет философского взгляда на свет, нет познания сердца человеческого» (1842. № 7), он показывает только недостатки, плохих людей, но «не представил ни одного усладительного портрета, ни одного нежного, доброго характера!» (1851. № 277). «Мертвые души» и «Ревизор» – совершенно неправдоподобны: «Самое основание сказки “Мертвые души” – нелепость и небывальщина. Господин Гоголь предполагает, что Чичиков скупает умершие души, находящиеся в ревизских сказках до новой ревизии, или переписи, чтоб заложить их в ломбард. Но это совершенная невозможность <…>. У нас принимается в залог населенная земля, но не иначе, как со свидетельством губернского начальства. Основать сказку на том, что Чичиков разъезжает по России для покупки мертвых душ, т. е. одних имен умерших людей, и что есть дураки, которые верят Чичикову, значит записать в дураки всех действующих лиц в сказке» (1855. № 244).

Кроме того, Булгарин считает, что Гоголь «весьма плохо знает русский язык, и сверх того составил себе какое-то фигурное наречие, вопреки всех правил грамматики и логики» (1843. № 18). Он значительно уступает В.Ф. Одоевскому и В.А. Соллогубу, и для него «вовсе не будет унижением, когда мы его поставим на одну доску с Поль-де-Коком и Пиго-Лебреном, писателями талантливыми, но не имевшими притязаний на поэзию и философию» (1843. № 18). В чем же усматривал Булгарин причины успеха Гоголя? Во-первых, «наша публика любит потешное, охотница похохотать, а малороссийский юмор Гоголя точно забавен, хотя иногда и является неумытым, небритым и непричесанным» (1855. № 244); во-вторых, «новой партии натуралистов непременно нужны гении, чтоб блеском их славы помрачить всех прежних русских писателей, живых и умерших. На первых порах они хватились за г. Гоголя, человека с дарованием, рисовщика и довольно забавного рассказчика, а без его ведома и вероятно желания произвели его в гении, сравнили с Гомером» (1846. № 27).

Претензии Булгарина сейчас могут показаться смехотворными, однако в 1830 – 1840-х гг. они имели свой резон. Значительная часть читателей воспринимала Булгарина и Гоголя как близких по духу сатириков-юмористов. Так, С.Л. Геевский писал в середине XIX столетия, что в 1820-х гг. Булгарин своими нравоописательными очерками «заменял нынешнего Гоголя – хохотали вдоволь»[630]. Петербургский цензурный комитет в 1843 г. также ставил их рядом: «Явились “Горе от ума”, “Ревизор” Гоголя, “Мертвые души” его же, множество повестей и романов Булгарина, Сенковского, Бегичева, Загоскина, Даля и проч., которые все с большим или меньшим талантом устремились к одной цели: изображать в разных сословиях то, что не совместно с их назначением»[631]. П.А. Плетнев запечатлел колоритную сценку, демонстрирующую, что в начале 1840-х гг. Гоголь и Булгарин осознавались как соперники, причем часть читателей отдавала преимущество Булгарину. Плетнев писал Я.К. Гроту 19 июня 1842 г., что барон Ю.Ф. Корф, окончивший Царскосельский благородный пансион, «из рук вон. У него совсем нет такту для общества. Мы сидим втроем с Федором Федоровичем [Корфом]. Ю. [Корф] начал хвалить “Салопницу” Булгарина. Я отвечал, что не знаю статьи. “Разве вы не читали?” – спросил он с удивлением. Я отвечал, что, дорожа временем, не теряю его на чтение глупостей, писанных в прибавку м…и. Ему это ничего. Стали говорить о Чичикове. А он и не читал его, да еще спрашивает, что стоит ли это, чтобы читать? Разве Гоголь с талантом? – прибавил он. Вот человек, живущий в столице и трущийся между людьми высшего разряда!»[632] Подобные факты проясняют причины болезненной реакции Булгарина на растущую известность Гоголя и его постоянных нападок на автора «Мертвых душ».

Только в 1847 г. Булгарин сделал исключение и похвалил Гоголя. После выхода книги «Выбранные места из переписки с друзьями» Булгарин писал: «…в ней много здравого смысла и правды, и мы чрезвычайно довольны книгою, удостоверившись из полного ее содержания, что автор добрый, благородный и весьма умный человек, и притом набожный христианин, и что врожденное каждому писателю самолюбие не ослепило его преувеличенными похвалами до такой степени, чтоб он не видел истины даже и в собственном деле» (1847. № 8). Определенную роль в этом сыграло гоголевское признание, что «в критиках Булгарина, Сенковского и Полевого есть много справедливого, начиная даже с данного мне совета поучиться прежде русской грамоте, а потом уже писать» (VIII, с. 286)[633]. Булгарин писал, торжествуя: «Жестоко, хотя и справедливо поступил г. Гоголь, отдав справедливость своим критикам, и уличая своих хвалителей в заблуждении на счет его и его сочинений. Утешительно, когда видишь, что правда всегда берет свое. Теперь все то, что было написано против нас, когда мы, признавая талант г. Гоголя, порицали его направление, падает на наших противников!» (1847. № 27)[634]. Но в дальнейшем Булгарин вернулся к прежней оценке творчества Гоголя.

Неприятие Гоголя Булгариным было отнюдь не случайно. И его эстетическая «платформа» и – шире – мировоззрение предрасполагали к подобной реакции.

Как ни неожиданно прозвучит такое утверждение, но и теоретические взгляды Булгарина, и его литературная практика почти полностью укладываются в рамки просветительской идеологии. П.Н. Берков определял просвещение как «философско-политическое течение, которое видело единственно возможное средство улучшения жизни общества в распространении образования и пропаганде знаний и в вытекающих из этого постепенных изменениях, реформах всех сторон социально-экономического и государственно-правового уклада»[635]. Булгарин же называл в предисловии к «Ивану Выжигину» просвещение «единственным средством к благоденствию народов»[636] и неоднократно писал, что именно оно обеспечивает медленный, но неуклонный прогресс общества.