Ведьмин Лог - Мария Вересень

Отплевываясь от перьев, прямо перед моим носом качал тощим хвостом волк. Я сразу узнала этот хвост и его обладателя, улепетывавшего от нас совсем недавно по болоту. Я осторожно задвинулась обратно, стараясь не шуметь, потом сообразила, что волки свою добычу чуют носом, а не ушами, представила, как эта зверюга потянется, сыто вздохнет, поведет ноздрями, и решила нападать первой, пока наши далеко не уехали. Зажмурилась от собственной смелости и, выпустив когти, кинулась вперед, беззвучная и страшная. Старый пенек, от которого я оттолкнулась, даже не крякнул, скорее обрадовался, защемив мою левую лапу. Я задергалась, заайкала, завыла, представляя, как надо мной стоит и плотоядно улыбается волчище, присела и, постаравшись сделать как можно миловидней мордаху, осторожно приоткрыла один глаз. Серый трусил себе спокойно по едва заметной тропке.

– Отдай! – велела я пеньку, упираясь в него задними лапами и чувствуя, что еще немного – и стану кошкой без когтей.

Интересно, это нормально? Кошки вообще застревают в чем-нибудь лапами? Вырвалась наконец и, лишь пробежав сгоряча десяток шагов, запоздало поняла, что не обязана носить кошачью шкуру. Скакнула было обратно на тропку, потом снова за волком, прокляла все на свете и кувыркнулась через голову, становясь с четырех мягких кошачьих лап на две сухие сорочьи лапки. Попрыгала с непривычки чуток, чувствуя, как длинный клюв тянет вперед, потом догадалась упереться им в землю и растопырить крылья.

Летать я не любила по двум причинам. Во-первых, тяжело, а во-вторых, я иногда забываюсь. Когда я первый раз в сорочьем виде, задумавшись, решила поправить волосы, то так до самой земли не могла понять, почему я падаю, только визжала, широко раскрывая клюв и глаза. Потом мне еще долго снился по ночам покосившийся забор, две крынки на нем и желтый подсолнух, принявший на себя удар моего тела. Оттолкнувшись от тропы, я тяжело, как грузчик, крякнула:

– Э-эх! – поджала лапы, часто-часто замахала крыльями, увидела, что мне навстречу мчится разлапистая ель, и, заложив крутой вираж, чудом избежала столкновения с сумасшедшим деревом. Взмыла повыше и уже с высоты принялась высматривать беспечного волка, который чувствовал себя в лесу как дома – неспешно прогуливался и никого не боялся.

Самые дурные мои предчувствия скоро оправдались. Я пробовала парить, изображая горную орлицу, и чудом не падала прямо на голову Фроськи, которая коварно пряталась совсем не там, где мы ее искали. А наивная Ланка вела наш разношерстный отряд в деревеньку Вершинино, оставляя врага за спиной. Я долго удивлялась, отчего эта сколопендра не нападет на нас сразу, а крадется за нами следом, гоняя в своей пустой головенке подлые мыслишки, пока не поняла, что против нас замышляется какая-то циничная пакость. В отчаянии я дала круг в поисках поддержки, но ни странных сов, которым не спится среди бела дня, ни сварливых ворон, перепрыгивающих с ветки на ветку за спиной Фроськи, не заметила.

И вообще, тропа, по которой мы ехали, была безнадежно пуста, извивалась и блестела зеленой травой, как ящерицын хвост, наводя на странные мысли. Не о том, что нас бросили, конечно, а о том, что мы сами как-то умудрились потеряться, оторвавшись от бабули. Назад, на постоялый двор, я ни за что бы не долетела, зато впереди поднимались веселые, многообещающие дымы. Я вошла в пике, набирая скорость, задохнулась от ужаса и ветра, замахала вразнобой крыльями и сделала кувырок через голову прямо в воздухе, поразив воображение пернатых свидетелей. Потом, одышливо кряхтя, направилась в Вершинино, уговаривая себя: «Не дрейфь, Маришка, драконы вон какие тяжелые, а ничего, летали». Еще шагов сто я махала крылами в локте от земли, выпучивая глаза и надсаживая организм, потом плюнула, ударилась грудью о землю и стала девицей красной. Причем красной в самом прямом смысле, а еще потной и злой! Ладно, Илиодор привык, что у него кошка исчезает постоянно и шляется непонятно где, черт обижен, Серьга с Селуяном – ротозеи, но хотя бы сестрица родная может крикнуть «Ау!»? Нет ведь, молчит, бесстыжая, наверняка только радуется, что можно теперь с Илиодором зубоскалить.

Припустив по дороге, я все недоумевала, почему никак не могу догнать наш отряд, и лишь выскочив на окраину Вершинино, сообразила, что попросту всех обогнала.

– Вот как, – обиделась я, – я еще им тут встречу готовь! – и пошла к дому Нади Беленькой, которая на пару с Чернушкой командовала по эту сторону тракта, как Шишиморка в Малгороде.

– Привет этому дому, – переступила я через порог дома, ничем не отличающегося от соседних. Тот же крытый двор, те же куры во дворе, та же свинья в стайке, только в самом доме очень сильно пахнет травами.

Надя Беленькая, дама героических пропорций, стояла с ситом и белыми от муки руками. Сначала испугалась непонятно чего, но, узнав меня, сразу заголосила, отбросив стряпню в сторону, и начала тискать, оставляя на спине белые пятерни. Хорошо хоть, что кафтан был Ланкин.

– Маришка! – гудела она мне в ухо. – Гроссмейстерша!

И мне казалось, что мою голову засунули в вечевой колокол и теперь издеваются, наяривая по нему кувалдой, отчего все тело вибрирует и каждая косточка дрожит.

– А нам тут таких ужасов понарассказывали. Чернушка в бега собралась. А мне одной страшно в Малгород идти. А хрычовки эти столетние причепились, говорят, ты старшая. Вот я и плачу третий день, думаю, что если и сегодня никто из наших не придет, то сама пойду, а тут ты. Радость-то какая! – И она так меня притиснула к своей груди, что у меня хрустнули косточки.

– Наденька, вы меня поломаете, – сумела выдавить я, заставив Беленькую улыбаться.

Ведьмой она была никакой, зато замечательной костоправ-шей. Сама поломает, сама и исправит.

Не то что Чернушка, вот уж кто не умел работать никак – ни руками, ни головой. Лет ей было под пятьдесят, ссорилась она с Мартой постоянно, мнила себя наследственной древней ведьмой и если б имела хоть каплю таланта, то давно бы сбежала куда-нибудь в Урочища, как Жабиха. Хотя, может быть, и вылетела бы в эти самые Урочища кубарем. Ее терпели лишь потому, что она действительно принадлежала к семье одной из основательниц Ведьминого Круга, наследовав загадочную, никем не читанную, но известную на весь Северск Черную книгу.[6]

Иной раз, когда богатые любители всяческих диковин просили у бабули показать им это чудо, она устраивала целое представление. Сначала писала Чернушке письма, в которых слезно умоляла показать сокровище достойному человеку. Та отнекивалась, бабуля настаивала, подарки шли возами месяц и другой. Через полгодика Чернушка соглашалась, якобы проведав, что человек действительно неплохой, но, опасаясь за его здоровье, требовала выполнения всех необходимых ритуалов, которые, помимо молитв, голодания и питья отваров включали в себя еще и сложнейшие ведьмовские наговоры, за которые соискателю приходилось немало раскошелиться. И вот когда он, весь измученный, обобранный, но счастливый, появлялся обязательно темной ночью с черными свечами в руках под завывание сопровождающих его ведьм, его взору на черном камне на опушке поселка представала заветная книга, завернутая в черную кожу и закрытая от недостойных золотыми запорами. Страждущий новых впечатлений кидался к книге, и в тот самый миг, когда пальцы его касались застежек, книга в багровой вспышке с хлопком исчезала. Чернушка, хватаясь за сердце, оседала на руки глупцу, прогневившему великую книгу, а сопровождающие ведьмы поднимали дикий вой. Начиналось форменное светопреставление, и когда богатею удавалось живым и невредимым сбежать из Вершинина, он считал это чудом и благодарил Пречистую Деву, что не допустила зла. Короткое скорбное письмо Марты, приходившее вскоре, его даже и не удивляло, там писалось, что где-то он нарушил обряд и теперь вершининские ведьмы желают его извести. И нынче он по выбору может либо сам сходить в преисподнюю за книгой, либо нанять соответствующего смельчака, либо, рассчитывая на заступничество Пречистой Девы, наблюдать, как изо дня в день у него выпадают зубы, лысеет голова, скотина дохнет, а руки сохнут. Совсем отчаянных смельчаков не находилось ни разу. Оттого Чернушка еще и жила в Вершинино, хотя прибить ее порывались не раз: и бабушка, и Августа с Рогнедой, и даже Надя Беленькая, потому что Чернушка была не только склочной, но еще и весьма деятельной особой, рвавшейся лечить людей. Выводила у младенцев «щетинку», лечила от «собачьей старости», потому смертность на Боровской дороге была не в пример выше. И ведь ничего ее не брало, хотя два раза вытаскивали буквально из горящего дома.