Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

— Скажите уж прямо, голубчик, отомстить хотите! Сил не хватит! Заметьте, весь город уже со мной! Кстати, сам я никому не мщу. И даже не наказываю. Наказывает Другой. Я только надеюсь, что, может быть, мои ассистенты найдут себе другое поле деятельности и тогда я смогу уйти на покой. А пока, смею заверить, вы мне проиграете.

— Посмотрим.

Возле них снова оказался какой-то вертлявый приказчик:

— Не пора ли начинать Горячий танец?

На этот раз Режиссер кивнул. Тут же поднесли незажженный факел. Режиссер передал его Ткаллеру:

— Что ж, начнем.

Директор, не понимая, механически взял протянутый предмет. Вокруг него стояли люди — тоже с незажженными факелами в руках. Все в каком-то оцепенении смотрели на Ткаллера. Наконец Режиссер подал знак — и факел Ткаллера вспыхнул.

Тут же со всех сторон зазвучала музыка. К Ткаллеру один за другим подходили люди, поджигали свои факелы от его, горящего удивительно ровным огнем, передавали по цепочке дальше — и вскоре уже вся площадь была освещена факельным огнем. Били барабаны, гудели геликоны, повизгивали флейты.

Начался Горячий танец! В центре его был Огонь! Собственно, этот танец сам был — Огонь. Огонь, рассыпающийся на отдельные человеческие искры; Огонь, собирающийся в цепочки; Огонь, поющий и водящий хороводы. В один из таких хороводов попытались затащить и Ткаллера. Волей-неволей он двигался в обезумевшей цепочке, пока не вырвался из нее как раз возле памятника Гансу. Факельщики прыгали вокруг трубочиста с особым усердием, по бронзовому лицу его пробегали отблески огня.

— Забавный малый этот Ганс. — Режиссер вновь оказался тут как тут. — За что ему только памятник поставили? Пьянчужка, хвастун, вдобавок толстушек рыночных любил потискать. Черта он, видите ли, прогнал!.. Да он с ним сдружился. Не верите? — В глазах Режиссера заметалось пламя. — Эй, Ганс, Йошка, слезайте, кости разомните. Повеселитесь немного!

Позеленевший бронзовый истукан медленно и как бы нехотя слез с невысокого пьедестала и отставил в сторону лестницу, с которой тут же спрыгнул маленький чертенок Йошка. Трубочист потихоньку разминал свои бронзовые телеса. Йошка же скакал так, что бубенчик на его шее заливался прямо-таки истерическим хохотом.

— Ох, Йошка, — застонал Ганс, — Рука занемела тебя за хвост держать. Какое наказание!

— Гансик, думаешь, мне на лестнице болтаться сладко? И в жару, и в зной. Такая наша доля — забронзовевшая.

— Ладно, сбегай-ка за пивом.

Йошка мигом очутился у пивной палатки, выхватил из рук перепуганного бюргера кружку с пивом. Отпил на четверть, остальное принес Гансу.

— Лакай, Гансик. Видишь, какой я заботливый. Давай пощекочу!

— Надоел ты мне, и проделки твои лукавые надоели. Зачем я с тобой только связался!

— А слава какая, Гансик! Грандиозная! Она просто так не дается. А вот поймай за хвостик. Попробуй. Накось, выкуси-и…

«Нет, я окончательно свихнулся!» — подумал Ткаллер, наблюдая за всем этим.

— Что происходит, господин директор? — потянул его за рукав фармацевт Ван Донген, — Я был вынужден уехать на ежегодную аптечную ярмарку и неописуемо сожалел, что не смогу увидеть наш грандиозный фестиваль. Вот вернулся — и что же? Я не узнаю город! Карнавал карнавалом, но тут прямо бесы разыгрались!

Фармацевт отскочил в сторону от пляшущего чертенка. Разошедшаяся же толпа вообще не обращала на гарцующую бронзу никакого внимания.

— Давайте-ка большой круг вокруг зала! Огня! Побольше огня! — распорядился Режиссер, и его привычно послушались.

Лишь Мэр с обезумевшим взглядом и отрезанным галстуком метался между факельщиками и умолял:

— Господа, одумайтесь! Довольно! Карнавал закончен… Не надо огня!..

На него надели старинную пожарную каску с петушиным гребнем. Мэр не заметил этого. Не понимая, отчего над ним смеются, он отчаянно махнул рукой, доковылял до своей ратуши, сел на ступеньки и зарыдал… Зарыдал, как внезапно состарившийся ребенок, как король Лир — безутешно и горько.

Но этих рыданий никто не слышал и не замечал. Не было рядом ни помощников, ни детей, ни внуков.

«Обнимитесь, миллионы!»

Ткаллер шел по слабо освещенной улице в сторону своего дома, шел он быстро и по сторонам не смотрел. Пройдя полпути, услышал позади себя шаги. «Режиссер или Клара?» — подумал Ткаллер, но оборачиваться не стал. Прибавил шагу. Преследователь тоже. Ткаллер резко свернул за угол и затаился. Преследователь (им оказался высокий мужчина) остановился, оглядываясь.

— Я здесь, не беспокойтесь, — Неожиданно для себя Ткаллер вышел из своего укрытия.

— Я действительно встревожился. Думал, что потеряю вас.

Человека этого Ткаллер не знал, и лицо его ему не понравилось.

Взгляд его даже при слабом свете казался мутным и выражал великую скорбь. Взлохмаченная борода, какой-то знак на груди. Одежда была не по сезону теплой — не то накидка, не то плащ-пелерина с широченными рукавами. Ткаллер от этой встречи не мог ждать ничего хорошего, человек вел себя крайне неуверенно, смущенно, как бы чувствуя свою вину. Он постоянно теребил свою бороду.

— У меня к вам дело, — тихо проговорил он, — Я объясню, как только подойдем к вашему дому.

— Лучше сейчас.

— Нет-нет, — качал головой таинственный незнакомец, — Вы, главное, не беспокойтесь, я не причиню вам никаких неприятностей. Мне нужен сущий пустяк. Я не буду просить у вас ни денег, ни протекции. Для вас это не составит ни малейшего труда, но для меня это важно…

И незнакомец от нетерпения стал теснить Ткаллера вперед. Он не то мерз в своей тяжелой одежде, не то был в лихорадке. Пьян он явно не был, но в глазах блуждало что-то диковатое.

— Какой необычайный праздник получился, — заговорил спутник, — Дурачатся, танцуют… Факелов не хватило — стали рубахи с себя снимать, мочили в бензине — лишь бы горело. Странное дело, во время карнавала люди напрочь забывают о смерти. С кем ни заговоришь — посылают подальше. А куда уж дальше — я и так на кладбище живу.

— Вы что, из похоронной конторы?

— Нет, я сам по себе. С этими дельцами, наживающимися на чужом горе, ничего общего не имею.

— Так что вам от меня-то нужно?

— Скоро скажу. Подойдем к дому и скажу.

До дома оставалось уже недалеко. Пройдя квартал, остановились у подъезда. Человек осмотрелся, не подглядывает ли кто из темных окон, достал из своей широченной хламиды фестивальный буклет и ручку. Сказал — тихо и вкрадчиво:

— Хочу иметь ваш автограф.

— Автограф? — удивился Ткаллер. Он воспринял это как насмешку. Такой тайной окружить сущий пустяк!

— Именно. Больше ничего. Простите, я вас чем-то обидел?

— Вас Режиссер послал?

— Зачем? Я же говорил, что сам по себе.

— Я никому на фестивале автографа не давал… Назовите мне ваше имя? Кому автограф?

— Это необязательно, — уклончиво ответил человек в хламиде.

— Так вы не себе?

— Исключительно себе.

— Так почему вы не хотите назваться?

— Вам я не хочу лгать, — преданно глядя своими мутными глазами, отвечал преследователь, — Вы хорошо ко мне отнеслись. И ценность автографа значительно уменьшится с вымышленным именем. Кроме того, этот автограф будет просто бесценным — коли вы никому более не подписывали в эти дни буклетов! Я ведь хотел получить последний, потому и провожал вас до дома. А это будет еще и единственный! Колоссально!

— Тем более нужен адресат. Итак, ваше имя? — приготовился писать Ткаллер.

— Макс Киршфорн, — вкрадчиво, как бы боясь оскорбить, ответил собеседник.

— Отлично. Макс Киршфорн! — повторил Ткаллер, выбирая удобное место, чтобы размахнуться-расчеркнуться. Но вдруг рука его застыла, даже слегка занемела, — Позвольте… так вы известный собиратель некрологов?

— Именно.

— Так что — я еще жив или мне это кажется?

Макс в отчаянии даже топнул ногой:

— Я знал. Наверняка знал, что мое имя вас смутит. Зачем вы только меня спросили?!

Ткаллер сунул в широкий карман Макса неподписанный буклет и ручку и двинулся к дверям. Макс прыжком настиг его перед дверью, упал на колени и вскинул руки — словно вороньи крылья:

— Не губите! Это же уникальная возможность — получить автограф накануне!

— Накануне чего?

Макс схватил руку Ткаллера, зачем-то начал тянуть ее к себе. Вдруг разрыдался:

— Господин Ткаллер! К чему притворяться! Дело сделано! Жизнь ваша закончена, и ничего не изменить. Уже никто не в силе. Понимаете, никто Найдите в себе мужество сказать последнее «прощай»! Дайте же автограф! В конце концов это ваш долг!

Ткаллер вырвал руку, оттолкнул Макса, захлопнул за собой дверь и закрыл замок на два оборота. Не включая свет, быстро поднялся по темной лестнице к себе. На ступенях его вновь обдало мощной жаркой волной, он еле удержался за поручни.