Плохой парень - Питер Робинсон

— Боюсь, что да, хотя я чрезвычайно доволен успехами миз Кэббот. Конечно, с перебитой ключицей будут трудности, и в дальнейшем она может сильно ограничивать активность руки. Обычно подобные травмы заживают в течение месяца-полутора, но пуля раздробила кость. Мы удалили осколки, однако на выздоровление понадобится три месяца, и это болезненный процесс — миз Кэббот придется потерпеть. Ничего, все заживет. Прежде чем у миз Кэббот появится шанс выиграть Большой Шлем, ей, вероятно, понадобится усиленная физиотерапия. Но со временем она сможет играть и в теннис, и в гольф.

Это ничего, подумал Бэнкс, Энни не слишком увлекается спортом. Она, правда, очень любит йогу, и потеря гибкости станет для нее большим ударом.

— Но не это самое худшее, — продолжал Сандхар.

Бэнкс напряженно сглотнул:

— А что самое?

— Другая пуля. Она, как я вам говорил, пробила правое легкое и застряла рядом с пятым грудным позвонком, в передней грудной области. Вы пони…

— Да, я понимаю, о чем вы говорите. Продолжайте, пожалуйста.

— Позвоночник не поврежден, и, по счастью, пули были не экспансивные. И все же я считаю, что миз Кэббот потребуется операция, настолько сложная, что всегда есть опасность…

— Повредить позвоночник? — перебил его Бэнкс. — И тогда — паралич?

— Да, — кивнул Сандхар. — Одним могу утешить: в нашей больнице работают, вероятно, лучшие в стране, если не во всей Европе, специалисты по травме, грудной и спинномозговой, у нас блестящие хирурги.

— Да, у вас превосходная репутация, — слабо улыбнулся Бэнкс. — Но все же остается риск, что остаток жизни она проведет в инвалидном кресле?

— Если говорить прямо, то да. Впрочем, этот риск есть и без операции. Некоторые хирурги резко против вмешательства. Они считают, что удалить пулю — значит дестабилизировать ситуацию.

— А вы считаете иначе?

Сандхар пожал плечами:

— Повторяю, риск есть всегда. Разумеется, вы можете получить стороннюю консультацию. Ее отец уже в курсе, он еще не принял решения. Есть и дополнительные факторы, такие как инфекция и заражение крови, и их также нужно принимать во внимание.

— Полагаю, меньше всего нам нужна битва медицинских светил, — сказал Бэнкс. — Когда вы планируете сделать операцию?

— Трудно сказать. Мы ничего не предпримем, пока полностью не заживет легкое. Вообще миз Кэббот должна как следует оправиться после травмы. Она молодая, сильная, здоровая, что она уже отлично доказала, так что с этой стороны я больших проблем не вижу. Но ей надо поднабраться сил.

— О каком примерно сроке может идти речь?

— Чем раньше мы ее прооперируем, тем лучше. Рубцовая ткань начнет формироваться недели через две, а это осложнит нашу задачу. Конечно, не факт, что мы сможем прооперировать ее так скоро. Все будет зависеть от общего состояния.

— И она должна все это время находиться в больнице?

— О да. К тому же ей следует избегать лишних движений.

— А до тех пор?

— Мы будем пристально наблюдать за ее состоянием. И смотреть, как ведет себя пуля, так что не упустим даже малейшего изменения, самого крошечного сдвига.

— А если она сдвинется?

Сандхар улыбнулся:

— Не стоит волноваться лишнего, мистер Бэнкс. У нас есть, как говорится, пространство для маневра. Небольшое, но есть. Подвергать миз Кэббот излишнему риску никто не собирается. — Он встал. — Надеюсь, я смог быть вам полезен. А теперь прошу меня извинить, надо идти. Пациенты ждут.

— Еще раз большое вам спасибо, — поблагодарил Бэнкс.

Странно, что я снова попал в этот старый дом, думал Бэнкс, поднимаясь по лестнице на верхний этаж. В прошлый раз он жил здесь пять лет назад, когда его коттедж ремонтировали после пожара. Он открыл дверь, вошел и зажег свет. Пахло свежестью, чем-то вроде лаванды. Обстановка скудная, только самая необходимая мебель, и никаких признаков обжитого жилья: ни фотографий, ни эстампов, даже лампочка автоответчика не мигает, поскольку сообщений нет.

Оказавшись в квартире, Бэнкс немедленно подумал про своего брата Роя. Ему вспомнилась та ночь, когда он вернулся чуть навеселе из «Собаки и пистолета», недоумевая, отчего Пенни Картрайт отказалась с ним поужинать, и обнаружил тревожное сообщение от Роя. Это было первое звено в длинной цепочке событий, приведших его в Лондон, в мрачный мир, где обитал его брат и творились темные дела. Бёрджес тоже принимал участие в том деле, как, впрочем, и во многих других.

Бэнкс занес чемодан в спальню, мельком обратив внимание, что кровать застелена новым зеленым покрывалом, подошел к окну и раздвинул шторы. Там все было по-прежнему. Окно выходило на заброшенное кладбище сандеманианцев. Сторонников у этого кроткого религиозного вероучения было немного, во всяком случае, если судить по крошечному — размером чуть больше палисадника — кладбищу. Некоторые надгробные плиты стояли у стены прямо под его окном. Прежде ему нравилось сидеть по ночам на подоконнике, глядеть на могилы, залитые лунным светом, слушать, как ветер шелестит в высокой траве, и думать о вечности. Сегодня он был настроен иначе. Тогда, пять лет назад, он не подозревал, как близко от него пройдет смерть, но с тех пор многое изменилось. Сейчас она подобралась почти вплотную. Почти. Энни жива, однако есть угроза, что она не сможет ходить и даже будет парализована ниже пояса. Трейси жива, но она в опасности. Бэнксу не хотелось сейчас размышлять в духе memento mori.

Он пошел в ванную, распаковал сумку с туалетными принадлежностями, расставил все по полочкам и направился в гостиную. Недолго думая, достал фляжку виски — «Лафройг» десятилетней выдержки, шотландский односолодовый, — которую приобрел в магазине дьюти-фри в аэропорту Сан-Франциско. Он купил его скорее как удачный подарок, а не для себя, но виски, которым сегодня утром угостил его Бёрджес в Хитроу, разбудил забытые воспоминания. Весьма приятные, надо заметить.

Он налил себе немножко в стакан, подошел к окну и слегка приоткрыл его, впуская свежий воздух. Гостиная выходила на север, из окна открывался замечательный вид: серебрился тонкой лентой ручей Грэтли, возвышалась Хелмторпская церковь с забавной башенкой, прилепленной сбоку, горели огни в домах небольшого городка с ярко освещенной рыночной площадью, а за ним в долине белел величественный известняковый Вороний утес, хорошо различимый в лунном свете.

Бэнкс достал портативную док-станцию, которой всегда пользовался в отелях, чтобы присоединять к ней свой айпод. Звучание не то чтобы потрясающее, но вполне приличное. Он выбрал сольный альбом Нормы Уотерсон, погасил в комнате верхний свет и погрузился в музыку. Сидел, потягивал виски, смотрел на Вороний утес и наслаждался волшебным печальным голосом.

Потом закрыл глаза, и ему показалось, что он смотрит в детский калейдоскоп. Побежали разноцветные круги, квадраты и спирали. Он потер веки, но от этого стало еще хуже. Отпил виски и попытался держать глаза открытыми. Было три часа ночи, вряд ли до утра произойдет что-нибудь важное. Боже, каким слабым и ничтожным он казался себе в этот момент — бессильный предпринять хоть что-нибудь, чтобы помочь своей дочери. Ему вдруг страшно захотелось поговорить с ее матерью, со своими родителями, с Брайаном. Они ни за что не простят ему, если что-нибудь случится. С другой стороны, если Трейси, как он надеется, выберется из этой передряги, то им вовсе необязательно об этом знать. Пока что ее имя не упоминалось в СМИ.

Норма Уотерсон пела, а Бэнкс, погрузившись в легкое забытье, размышлял. Имеет ли смысл попытаться заснуть или нет? Он боялся, что если вырубится, то не услышит телефон, который предусмотрительно положил на подлокотник кресла. Боялся, что вообще никогда не проснется. Кажется, уже лет сто прошло с тех пор, как он проснулся с Терезой в отеле «Монако». Не могло же это быть всего два дня назад? Она уже вернулась в Бостон и потихоньку начинает забывать об их мимолетной связи. Так оно обычно и бывает, когда люди больше не встречаются. У тела короткая память.

Мобильник заиграл вступительные такты к Третьему Бранденбургскому концерту Баха, когда над долиной начал подниматься утренний туман и вокруг церкви вились прозрачные бледные лоскуты, точно призраки, проскользнувшие сюда из другого мира и медлящие вернуться назад. В небе над Вороньим утесом к темно-синему индиго добавились розовые нити рассвета.

Вырванный из своего сна, Бэнкс немедленно его позабыл, и осталась только смутная тревога, забившаяся в дальний уголок сознания, словно насекомое, опасающееся солнечных лучей. Он потянулся за телефоном, едва не уронил его, с трудом сумел удержать и хрипло пробормотал в трубку:

— Бэнкс, слушаю.

— Это Уинсом. Извините, что разбудила, у нас тут есть кое-какие изменения. Мадам Жервез хочет, чтобы вы немедленно приехали. Я заеду за вами?