Левая рука тьмы - Урсула Ле Гуин

Теперь все барьеры исчезли, и ограничения, как я говорил, в наших разговорах и взаимопонимании стали давить меня. И очень скоро, через два-три дня, когда мы кончили ужин — подслащенная каша из каддика, чтобы отпраздновать сегодняшний переход в двадцать пять миль — я сказал моему спутнику:

— Тем вечером, прошлой весной, когда мы сидели в Красном Угловом Здании, вы сказали, что хотели бы научиться мысленному общению.

— Да, хотел.

— Давайте посмотрим, удастся ли мне научить вас.

Он засмеялся.

— Вы хотите поймать меня на вранье.

— Если вы когда-то и врали мне, то это было давным-давно и в другой стране.

Он был честным человеком, но откровенностью грешил не часто. Это задело его, и он сказал мне:

— В иной стране я могу угостить вас иной ложью. Но мне казалось, что вам запрещено учить вашим знаниям… туземцев, пока мы не присоединимся к Эйкумене.

— Нет, мне ничего не запрещено. Просто этого не делалось. Если вы хотите, я могу попытаться. Если у меня получится. Я не Учитель.

— Есть специальные преподаватели этого искусства?

— Да. Не на Старой Земле, где люди от природы одарены высокой способностью к естественной чувствительности, и, как мне доводилось слышать, матери нередко общаются напрямую со своими еще не родившимися детьми. Я не знаю, что отвечают им дети. Но большинство из нас усваивало эту науку, как учат иностранные языки. Или словно мы учили свой родной язык, осваивать который стали слишком поздно.

Я думаю, он понимал мотивы, по которым мне хотелось дать ему эти знания, и он очень хотел сам приобрести их. Я стал припоминать, как и чему меня учили в двенадцатилетнем возрасте. Я сказал ему, что он должен полностью раскрепостить свое мышление, так, чтобы в нем наступила полная темнота, пустота. Это он, вне всякого сомнения, умел делать куда лучше меня: он же был адептом Хандарры. Затем я, насколько мог ясно и отчетливо, мысленно обратился к нему. Безрезультатно. Мы снова попробовали. Так как человек не может отвечать подобным образом, пока к нему кто-то не обращается мысленно, и телепатические способности не могут проявиться, пока он не услышит четкого и ясного обращения, я хотел первым пробиться к нему. Я пытался не менее получаса, пока не почувствовал, что мозги у меня начинают сворачиваться. Он был разочарован.

— Я думал, что у меня пойдет легче, — признался он.

Оба мы сильно вымотались и отложили попытку до ночи. Но и последующие старания не принесли нам успехов. Я попытался обращаться к Эстравену, пока тот спал, припоминая, что мой Учитель упоминал о возможностях «посланий во сне» к людям, предрасположенным к телепатии, но ничего не сработало.

— Возможно, у представителей моего вида не хватает способностей, — сказал он. — Ходит достаточно слухов и намеков на то, какой силой и какими возможностями обладает слово, но я не знаю ни одного убедительного примера существования телепатии среди нас.

— Тысячелетиями то же самое думал и мой народ. Было лишь несколько естественных Сенситивов, которые не догадывались о своем даре, и вокруг них не было никого, кому они могли бы посылать или от кого получать свои послания. У всех остальных способности находятся в скрытом состоянии. Я говорил вам, что, исключая случаи врожденной Сенситивности, эти способности, хотя и покоятся на физиологическом базисе, являются и продуктом культуры, побочным эффектом использования мышления. Совсем маленькие дети, дефективные, члены не эволюционирующих или регрессирующих обществ не способны к мысленному общению. Мышление может существовать лишь на определенном уровне сложности. Вы не можете создать соляную кислоту лишь из атомов водорода; первым делом должен иметь место определенный уровень сложности структуры — и у нас та же самая ситуация. Абстрактное мышление, различные социальные взаимоотношения, включающие в себя и переплетения культур, этические и эстетические принципы — все это должно достичь определенного уровня, прежде чем можно будет установить подобные связи…

— Возможно, мы, геттениане, еще не вышли на такой уровень?

— Вы уже далеко превзошли его. Но тут нужен и элемент везения. Как и при первосоздании молекулы соляной кислоты… Или, если прибегать к аналогиям культурного плана — только аналогиям, но и они могут помочь нам — использование конкретной экспериментальной техники при научном образе мышления. В Эйкумене есть люди, владеющие высокой культурой, члены сложнейших по своей структуре обществ, обладающих знаменательными достижениями на самом высшем уровне в искусстве, этике, философии; и все же они никак не могут усвоить, как мыслью аккуратно поднять камень. Конечно, они могут этому научиться. Только за полмиллиона лет они этого так и не сделали… Есть люди, которые вообще не имеют представления о высшей математике, ни о чем, что выходит за пределы простых арифметических вычислений. Любой из них может понять и интегральное и дифференциальное исчисления, но никто из них этого не сделал и даже не попытался. Кстати, мои собственные соплеменники, жители Земли, еще три тысячи лет назад не подозревали об использовании нуля. — При этих словах Эстравен мигнул. — Что же касается геттениан, то я лишь спрашивал себя — многие ли из вас способны к Предсказаниям — хотя это всего лишь часть эволюции мышления — если даже вы научите ее технике.

— То есть, вы считаете, что это полезное свойство?

— Точные пророчества? Конечно, да!

— Но попробовав попрактиковаться в них, вы могли бы прийти к выводу, что они бесполезны.

— Ваша Хандарра восхищает меня, Харт, но и тогда и теперь я пытаюсь понять, не является ли она своеобразным парадоксом образа жизни…

Мы снова попробовали перейти к мысленному общению. Я никогда еще не обменивался посланиями с человеком, который полностью не воспринимал меня. Опыт был обескураживающим. Я начал чувствовать себя, как атеист за молитвой. Наконец Эстравен зевнул и сказал:

— Я глух, как скала. Лучше спать.

Я согласился. Он притушил свет, пробормотал краткую благодарность тьме, нырнул в свой мешок и через несколько минут погрузился в сон, как пловец ныряет в темную воду. Я чувствовал, как он уходит в забытье, словно это был я сам; между нами существовала взаимная привязанность, и я еще раз обратился к нему, назвав его во сне по имени — Терем!

Он сразу же, ошеломленный, вскочил, и его голос ударил меня в темноте:

— Арек! Это ты?

«Нет, это Дженли Ай. Это я говорю с тобой».

Дыхание у него прервалось. Тишина. Он подобрался к печке, включил свет, и я увидел, как его темные глаза со страхом смотрят на меня.

— Я спал, — сказал он. — И мне казалось, что я дома…