Повелитель мух. Бог-скорпион (сборник) - Уильям Голдинг

Это были речи, в которые Пальма или Уклейка не подумали бы вникать. Они бы поняли, будучи женщинами, что смысла в их словах нет ни капли. Это было не более чем выражение эмоционального состояния, так что каждый из Леопардов говорил или пел ни для кого – для собственного удовольствия. Движения тела, песня, вылетавшая из гортани, были неким сообщением, одновременно общим и неопределенным, как и мысли, его родившие. В нем были и насмешка над шимпанзе, и радостное предвкушение полуденного сна и любви – любви, столь же бессознательной, как сон. Один снял с плеча свой инструмент – лук, на котором были натянуты три тетивы, другой – легкий барабан. Все как попало побросали оружие на землю возле отходящих от дерева высоких корней и уютно устроились, старые и молодые, на естественном ложе, так что, казалось, дерево у подножия оделось кружевом из смуглых и гибких тел. Узорчатая тень скользила по ним. Пение постепенно стихло, сменившись нежным бормотанием и тихим воркованием, с которым они принялись обниматься и ласкать друг друга. Долго они тешились любовью, но вот жара и усталость сморили их, и они погрузились в сон.

Но спали не все. Один юноша не стал искать себе место в тесной массе тел. Но он и не избегал товарищей, не перешел на другую сторону дерева, где было свободно. Вместо этого он сел у самых ног отдыхающих и, уткнув подбородок в колени, время от времени молча поглядывал по сторонам и осторожно трогал лодыжку, на которой красовалась огромная шишка, а под ней, на ступне, темный продолговатый синяк. Юноша то поглаживал опухшую ногу, то растирал ее, перебегая взглядом по лицам охотников, которые или занимались любовью, или засыпали, открыв рты и похрапывая. Разок юноша ткнулся свалявшейся бородкой и усами в колени и прикрыл глаза; но вскоре разлепил веки и опять украдкой взглянул на товарищей.

Прекрасная Птица лежал, прижавшись к мальчику, чья голова покоилась на его согнутой руке. Он приоткрыл сонные глаза, увидел сидящего и усмехнулся. Так же сонно показал ему язык, набрал воздуху и тихонько запел:

– Нападающий Слон хлопнулся носом перед антилопой!

Сонное общество задвигалось, послышалось фырканье, смешки, впрочем, ленивые, как над порядком надоевшей шуткой. Мальчик, лежавший с Прекрасной Птицей, усмехнулся, глядя на юношу с распухшей ногой, и тесней прижался к своему другу. Прекрасная Птица, не раскрывая глаз и по-прежнему кривясь в усмешке, снова высунул язык.

Нападающий Слон ничего не ответил насмешнику, отвернулся и убрал руку с лодыжки. Он сидел, уставясь в землю, на разбросанные инструменты. Его хмурый взгляд перебегал с барабана на лук с тремя тетивами, на лежавшую у ног флейту из белой кости. Протянув руку, он поднял флейту и поднес к губам. Приготовился заиграть, но взглянул искоса на Старейшего и медленно положил флейту на землю. Позади кто-то шепотом произнес:

– Нападающий Слон хлопнулся носом перед антилопой…

Нападающий Слон заговорил, повторяя не первый раз:

– Камень там был… за веткой не видно, а еще корень торчал. Понятно?

Он вскочил на ноги и тут же чуть не упал, ступив на больную ногу. Стиснув зубы от боли, хромая, он принялся расхаживать возле отдыхавших. Мальчик, лежавший на груди Старейшего, радостно взвизгнул:

– Шимпанзе!

Старейший дернулся и крепко хлопнул его по заду, так что мальчишка завопил тонким голосом. Но тут со всех сторон послышалось фырканье и тихое хихиканье – молодежь тряслась от сдерживаемого смеха. С другого края раздался звучный шлепок и ответный вопль; постепенно все угомонились, лишь изредка кто-нибудь прыскал украдкой да однажды кто-то открыто захохотал.

Шимпанзе застыл как вкопанный, получив новую кличку. Кровь бросилась ему в лицо, потом смуглые щеки побледнели, вновь потемнели. Колени его подогнулись, и он, ощупывая землю руками, не глядя, медленно опустился на корточки. Рот его был открыт, глаза выпучены, ноздри раздувались, лицо побагровело.

Солнце катилось по небу, и с одной стороны тень от кроны уже подбиралась к стволу. Шимпанзе по-прежнему сидел скрючившись. Лицо его приняло нормальный цвет, но он больше не опирался щекой о колени, а уныло смотрел на равнину.

Со всех сторон ее окружали горы. На их бледно-голубых вершинах там и тут белел снег. Ниже голубой цвет сменялся темно-синим, затем синим с примесью коричневого. Еще ниже, у самого подножия, шла зеленая полоса лесов. Но Шимпанзе не замечал этого чередования красок. Только когда в поле его зрения попала черная грозовая туча, наползавшая слева на склоны, он словно очнулся и нашарил рукой флейту. Но мгновение спустя оставил ее и продолжал без всякого выражения смотреть на грозу. Издалека туча походила на змею, ползущую по склонам гор. И где она проползала, там сверкали вспышки, а за грозовой тучей волочился искрящийся хвост. Юноша смотрел на смутную полосу ливня под тучей, и его глаза наполнялись слезами, отчего равнина и горы расплывались, теряя очертания.

Солнце заглянуло под крону дерева. Шаловливый ветерок затеял игры в листве, и могучее дерево очнулось, зашевелилось, зашумело и вновь затихло. Леопарды тоже начали просыпаться. Они зевали, потягивались, облизывали пересохшие губы, вставали, собирали разбросанные вещи. Старейший надел на шею бусы из птичьих скорлупок. Шимпанзе сунул флейту за пояс. Разящий Орел провел пальцами по веревкам бол[2], осмотрел камни, привязанные к их концам, будто за то время, пока он спал, в них произошла перемена. Никто больше не улыбался и не смеялся.

Старейший был полностью готов. Он хмуро поглядывал на остальных, поджидая, когда охотники наденут поясные и наплечные мешки, подтянут набедренные повязки. Когда сборы наконец были закончены и все ждали только сигнала к выступлению, он еще постоял несколько мгновений, прислушиваясь к звукам, доносившимся с равнины, потом приложил палец к губам и махнул копьем. Леопарды – мальчики, юноши и взрослые – беззвучно заскользили в высокой траве.

По всей равнине паслись стада диких животных; одним трава была по колено, другим – по шею. Плоское однообразие саванны, травяными волнами накатывавшейся на леса у подножия невысоких гор, кое-где нарушалось колючим кустарником, высокими термитниками или гигантскими деревьями, подобными тому, под которым Леопарды недавно отдыхали. Охотники углубились в равнину, шагая гуськом по узкой звериной тропе. Они шли неспешным ровным шагом, чтобы не спугнуть животных. Возглавлял отряд Светляк, который, низко пригнувшись, зорко глядел по сторонам и прислушивался. Наконец, когда пасущиеся стада оказались у них с трех сторон, охотники остановились. Даже Шимпанзе, хотя и отстал немного, замер на месте. Старейший оглядывался вокруг, примечая, где какие животные пасутся и какие из них тучные, какие тощие, старые или молодые, здоровые, больные, самки и самцы. Буйволы, зебры, антилопы, газели, носороги, он видел их всех – как они лежат, скрытые в траве между невидимыми оврагами с крутыми глинистыми откосами и мутной водой на дне. Он видел, знал, какое животное можно настичь у края обрыва или загнать в овраг. И когда он повернул голову налево, все сделали то же самое, увидели подножие близкого холма и вспомнили о сухом овраге, располагавшемся между ними и холмом. Нужно было обладать большим мастерством, чтобы провести отряд среди стад и вывести именно в ту точку, где можно было бы отрезать от остальных одно животное. Они двигались крадучись, когда двигался Старейший, безотчетно, но тем не менее верно выбирая такой путь, чтобы не спугнуть какое-нибудь из стад. Три стада – хотя и перемешавшиеся – находились между ними и оврагом: стадо буйволов, стадо зебр и стадо газелей. Чем ближе подходили к ним Леопарды, тем точней нужно было определять направление движения. Вожаки, охранявшие стада, подняли головы и внимательно осматривались. Искусство охотника заключалось в умении подойти к животным таким образом, чтобы вожаки, обнаружив их, не поняли, какому стаду угрожает опасность, – насторожились, но не испугались. Настороженность была пока не более чем первым пробуждением постоянно живущего в животных ужаса. Поэтому они, продолжая щипать траву, медленно передвигались в более спокойное место, где опасность была наименьшей. Зубры повернули направо, буйволы – налево. Газели предпочли пройти немного вперед, ближе к обрыву. Охотники остановились. Перед ними было множество животных – животных, которых будет не удержать, как воду в горсти, от которой остается лишь капля на ладони. Ибо между охотниками и ними было по меньшей мере десять шагов; и если последнее животное не взовьется в воздух, пытаясь перескочить овраг, оно сможет прорваться сквозь цепочку охотников. И охотники держали наготове копья, а левой рукой сжимали висевшие на поясе болы. Это будет отчаянный момент, когда отставшее животное повинуется одному только ужасу. Если оно выберет полет в гигантском прыжке сквозь цепочку людей или над ними, это будет миг визга и воплей, миг бол и свистящих копий с наконечниками, обожженными в огне, тяжелых, как камень, и жужжащих камней, планетарно вращающихся на конце длинной веревки. Тут можно лишиться глаза или зуба. Может кончиться сломанной рукой или ногой, а то и пробитым черепом. А потом, при должном искусстве и некотором везении, останется бьющееся в траве существо и приближающиеся к нему люди.