Протопоп Аввакум. Жизнь за веру - Кирилл Кожурин

Дом Аввакума, в котором ежедневно совершались богослужения и звучали проповеди, привлекал к себе истинных ревнителей благочестия, становившихся духовными детьми и верными последователями опального протопопа. Среди них была и девушка Анна, прежде служившая у одного из тобольских жителей, а затем отпущенная хозяином к протопопу. Поучения Аввакума зажгли в ней желание сохранить своё девство и всецело посвятить себя Богу.

«В Тобольске была девица у меня, Анною звали, как впред еще ехал, маленька ис полону ис кумык привезена, девство свое непорочно соблюла. В совершенстве возраста отпустил ея хозяин ко мне; зело правильне и богоугодне жила. Позавиде диявол добродетели ея, наведе ей печаль о Елизаре, о первом хозяине ея. И стала плакать по нем, таже и правило презирать, и мне учинилась противна во всем, а дочь мне духовная. Многажды в правило и не молясь простоит, дремлет, прижав руки. Благохитрый же Бог, наказуя ея, попустил беса на нея: стоя леностию в правило, да и взбесится. Аз же, грешный, жалея по ней, крестом благославлю и водою покроплю, и бес отступит от нея. И тово было многажды. Таже в правило, задремав, и повалилася на лавку, и уснула. И не пробудилась три дни и три нощи: тогда-сегда дохнет. Аз же по временам кажу ея, чаю, умрет. В четвертый же день встала, и, седши, плачет. Есть дают — не ест и не говорит. Того же дня в вечер, проговоря правило и распустя всех, во тме начал я правило поклонное, по обычаю моему. Она же, приступя ко мне, пад, поклонилась до земли. Аз же от нея отшел за стол, бояся искусу дьявольскова, и сел на лавке, молитвы говоря. Она же, к столу приступя, говорит: “Послушай, государь, велено тебе сказать”. Я и слушать стал. Она же, плачючи, говорит: “Егда-де я, батюшко, на лавку повалилась, приступили два ангела и взяли меня и вели зело тесным путем. На левой стране слышала плач с рыданием и гласы умильны. Тажде привели меня во светлое место: жилища и полаты стоят. И едина полата всех болши и паче всех сияет красно. Ввели-де меня в нея, а в ней-де стоят столы, а на них послано бело и блюда з брашнами стоят. По конец-де стола древо многоветвено повевает и гараздо красно, а в нем гласы птичьи умильны зело, не могу про них ныне сказать. Потом-де меня вывели из нея; идучи, спрашивают: Знаешь ли, чья полата сия? И я-де отвещала: Не знаю, пустите меня в нея. И оне мне отвещали сопротив: Отца твоего Аввакума полата, сия. Слушай ево, так-де и ты будешь с ним. Крестися, слагая персты так, и кланяйся Богу, как тебе он наказывает. А не станешь слушать, так будешь в давешнем месте, где слышала плакание то. Скажи жо отцу своему, мы не беси, мы ангели, смотри — у нас и папарты [35]. И я-де, батюшко, смотрила: бело у ушей-тех их”. По том, испрося прощения, исправилася благочинно по-прежнему жить».

Но когда протопопа Аввакума отослали далее на восток, Анна-кумычка, оставшись без духовного окормления, впоследствии не вынесла принятого на себя аскетического подвига и вышла замуж за своего бывшего хозяина. Она прожила со своим мужем Елизаром восемь лет и прижила с ним двух детей. Однако нарушение данного некогда обета не прошло для нее бесследно — она начала бесноваться. Однажды до неё дошла весть, что протопоп Аввакум, возвращавшийся из ссылки в Москву, вновь будет проезжать через Тобольск.

«Егда услышала, что я еду назад, отпросясь у мужа, постриглась за месяц до меня. А егда замужем была, по временам бес мучил ея. Егда же аз в Тоболеск приехал, пришла ко мне и робятишек двоих положила пред меня, кающеся, плачет и рыдает. Аз же пред человеки кричю на нея. Потом к обедне за мною в церковь пришла, и во время переноса напал на нея бес: учала кричать кокушкою и собакою и козою блекотать. Аз же зжалихся, покиня “Херувимскую” петь, взяв крест от олтаря и на беса закричал: “Запрещаю ти именем Господним! Изыди из нея и к тому не вниди в нея!” Бес и покинул ея. Она же припаде ко мне за нюже вину. Аз же простил и крестом ея благословил, и бысть здрава душею и телом».

Впоследствии Аввакум вывез Анну в Москву, где она была известна под именем инокини Агафии и пострадала за древлее благочестие вместе с сыновьями протопопа Иваном и Прокопием. «За поруками их всех вместе Павел-митрополит волочил».

Суровые нравственные требования, привлекавшие к Аввакуму одних прихожан, у других вызывали резкое отторжение и с неизбежностью порождали новые конфликты. «Тут, живучи у церкви, — вспоминал Аввакум впоследствии, — великия беды постигоша мя. Пятья слова государевы сказывали на меня в полтора годы». Неизвестно, о чём говорилось в первых четырёх челобитных, однако хорошо известны обстоятельства пятого извета на протопопа Аввакума, написанного архиепископским дьяком Иваном Струной. Об обстоятельствах этого дела известно как из рассказа самого протопопа, так и из других источников.

После 24 января 1654 года архиепископ Симеон уехал на церковный собор в Москву, где провёл почти целый год. На время своего отсутствия он поручил вести дела епархии приказному Григорию Черткову, а также своему дьяку Ивану Струне. Заместители архиепископа, в особенности Струна, сильно злоупотребляли своим положением, и Симеон по возвращении в Тобольск в декабре 1654 года обнаружил, что в казённой, житейной и других службах епархиального Софийского дома «воровства и кражи объявилося много». В духовных судных делах Струна «правых винил, а виновных оправливал для своей бездельной корысти». За месяц до возвращения владыки, то есть в ноябре 1654 года, у Аввакума произошло серьёзное столкновение со Струной.

«И един некто, двора архиепископля дьяк, Иван Струна, — вспоминал Аввакум, — тот и душею моею потряс; сице. Владыка съехал к Москве, а он без нево, научением бесовским и кознями, напал на меня, — церкви моея дьяка Антония захотел мучить напрасно. Он же Антон утече у него и прибежал ко мне во церковь. Иван же Струна, собрався с людьми, во ин день прииде ко мне во церковь — а я пою вечерню — и, вскоча во церковь, ухватил Антона на крылосе за бороду. А я в то время затворил двери и замкнул, никово не пустил в церковь, один он Струна вертится, что бес, во церкве. И я, покиня вечерню, со Антоном посадя ево на полу, и за мятеж церковной постегал ременем нарочито-таки. А прочии, человек з дватцеть, вси побегоша, гоними духом. И покаяние приняв от Струны, к себе отпустил ево паки. Сродницы же ево, попы и чернцы, весь град возмутили, како бы меня погубить. И в полнощи привезли сани ко двору моему, ломилися в ызбу, хотя меня, взяв, в воду свести. И Божиим страхом отгнани быша и вспять побегоша. Мучился я, от них бегаючи, с месяц. Тайно иное в церкве начюю, иное уйду к воеводе. Княиня меня в сундук посылала: “Я-де, батюшко, нат тобою сяду, как-де придут тебя искать к нам”. И воевода от них, мятежников, боялся, лишо плачет, на меня глядя. Я уже и в тюрму просился, — ино не пустят. Таково-то время было. Провожал меня много Матфей Ломков, иже и Митрофан в чернцах именуем, на Москве у Павла митрополита ризничим был, как стриг меня з дьяконом Афонасьем. Тогда в Сибири при мне добр был, а опосле проглотил ево дьявол, отступил же от веры».