История одного предателя - Борис Николаевский

Заботой о «бережении Азефа» Столыпин был тоже проникнут, — а потому высокопоставленного помощника в деле организации цареубийства не тронули… Позднее же, когда роль Азефа вскрылась, «трогать» стало совершенно невозможным: разве можно было рассказать публично, что почти член совета министров в деле подготовки цареубийства сознательно помогал Боевой Организации, руководителем которой был агент полиции, действовавший под контролем самого председателя этого совета министров? Можно было примириться со всем, что угодно, — только не с оглашением подобных в полном смысле слова убийственных данных!

Фамилия этого лица остается невскрытой и до сих пор: Герасимов и теперь не считает возможным назвать ее для печати. Но и не называя этой фамилии можно составить достаточно ясное представление о богатстве связей, которыми в это время располагала Боевая Организация и которые могли бы при случае быть пущены в ход, — не для игры, подобной той, которая велась Азефом вокруг ревельских планов, а для серьезного предприятия…

Ревельские торжества сошли благополучно. Все были довольны: царь и Столыпин — политическими результатами свидания с английским королем; Герасимов — полученными наградами; Азеф — больше всего тою сотнею тысяч рублей, которые поступили в «забронированный» фонд Боевой Организации из сумм чарджуйского казначейства: переправу этих сумм из Туркестана в Петербург Азеф закончил как раз около этого времени.

Но Ревель был далеко не последнею картою в игре Азефа. Немедленно же после окончания «ревельской кампании» Азеф стал торопиться с отъездом заграницу, на что согласие Герасимов ему дал еще заранее. Теперь у Азефа были свои особые причины спешить с этим отъездом: в самый разгар подготовки к «ревельской кампании» из-за границы пришло сообщение о том, что там намечается возможность организовать покушение на царя совсем иным путем и с очень большими шансами на успех. Сообщение это, конечно, было, прежде всего, передано Азефу, который немедленно отправил своего помощника, П. В. Карповича для выяснения обстановки. Известия, которые приходили от Карповича, вкушали радужные надежды, и Азеф спешил сам на место подготовки больших событий.

С Герасимовым Азеф прощался, как прощаются перед разлукою навсегда. Он говорил, что устал и хочет уйти на покой, а потому в ближайшее же время отстранится от активного участия во всех партийных делах: вот бы только ему удалось реабилитироваться от выдвинутых против него Бурцевым обвинений, чтобы иметь возможность жить спокойно, не опасаясь нападения со стороны революционеров. Свою активную работу в качестве агента полиции он теперь ликвидировал совершенно: вполне определенно он говорил, что к ней больше не вернется, — и только почти в форме личного одолжения обещал время от времени писать о наиболее важных событиях из жизни Центрального Комитета: материал для информационных докладов Столыпину, к которому Азеф положительно питал нечто вроде личной симпатии. Жалование Герасимов обещал ему высылать пока будет на то формальная возможность, — но смотрели на это жалованье больше как на пенсию за услуги, оказанные в прошлом. — Едва ли нужно прибавлять, что во время всех этих подпольных разговоров Азеф ни одним намеком не дал Герасимову понять о существовании какого-то нового плана цареубийства, к которому он теперь будет иметь самое близкое отношение.

В июне 1908 г. Азеф покинул Россию, — для того, чтобы больше уже не возвращаться в нее (если не считать короткого визита в ноябре 1908 г. для свидания с Лопухиным). Г-жу N., которая, конечно, вместе с ним уехала из России, он оставил в Германии, — а сам поспешил в Париж и затем в Глазго (Шотландия), где шла подготовка к новому покушению против царя.

Новый план состоял в следующем.

В Глазго, на верфях Виккерса, строился крейсер «Рюрик», — один из тех, которые должны были заменить старый русский флот, нашедший столь печальный конец в волнах Желтого моря. Для надзора за ходом работ и для ознакомления с самим кораблем, в Глазго были присланы основные кадры будущего экипажа крейсера. С представителями этого экипажа революционерами были завязаны связи, и как социал-демократы, так и социалисты-революционеры вели среди них свою пропагандистскую работу. Работою социалистов-революционеров руководил К. П. Костенко, — военно-морской инженер, входивший в центральную группу офицерской организации партии и имевший связи непосредственно с Центральным Комитетом. Именно ему принадлежала мысль использовать для покушения против царя тот торжественный царский смотр, который должен был быть устроен при приеме крейсера, когда он придет в русский порт.

Совершить покушение на этом смотру было возможно двумя способами: если за выполнение этого предприятия взялся бы кто-либо из распропагандированных чинов экипажа, то он мог бы убить царя из револьвера во время самого смотра или во время обхода царем помещений принимаемого крейсера; если же такого добровольца из состава экипажа не нашлось бы, то предполагалось тайно провести на крейсер члена Боевой Организации, не принадлежащего к составу команды суда, и дать ему возможность тайно же прожить на крейсере до момента царского смотра.

Так как в начале подготовительных работ добровольца из состава команды не имелось, то все внимание было сосредоточено на втором плане. Возможность пробраться на крейсер, пока он находился в Глазго, имелась полная. С помощью Костенко был найден и укромный уголок, в котором можно было бы прожить некоторое время, не будучи обнаруженным начальством: это были отверстия в румпельном отделении, за головой руля. Помещение это было мало и неудобно. Человек, который взялся бы за выполнение этого акта, должен был бы все время полусидеть-полулежать, не имея возможности расправить члены тела. Но предполагалось, что при большой выносливости это испытание может быть выдержано. Зато в других отношениях помещение представляло огромные преимущества: из него легко было попасть в центральную трубу вентилятора, по внутренней лестнице которого можно было подняться непосредственно к адмиральскому помещению и взорвать его во время царского завтрака.

Этот план имел свои отрицательные стороны: время царского смотра не было заранее известно и могло случиться, что террористу пришлось бы жить в своем закуте не несколько дней, а целые недели (на практике такой смотр действительно состоялся почти через два месяца после выхода крейсера из Глазго), — а для такого испытания человеческих сил не могло хватить. Но считалось, что рискнуть все же имело смысл.

Азеф приехал в Глазго в середине июля. С помощью Костенко он получил, конечно, под чужой фамилией, — разрешение осмотреть крейсер и облазил все помещения, — в том числе и те уголки, в которых предполагалось спрятать террориста, вентиляционную трубу, по которой пришлось бы подниматься к адмиральскому помещению, и пр. Вывод его был неблагоприятен для плана: он считал его невыполнимым. Его отзыв был решающим, и план был оставлен. После этого вся надежда была на нахождение добровольцев из состава экипажа. После некоторых поисков такие добровольцы были найдены. Это были матрос Герасим Авдеев и вестовой Каптелович. Особенные надежды возлагались на первого, очень смелого, энергичного и весьма революционно настроенного человека. С ним были знакомы как Савинков, так и Карпович; позднее с ним встретился и Азеф. Оба они получили от Боевой Организации револьверы и со своей стороны написали прощальные письма, в которых объясняли мотивы своего поведения: эти письма, вместе с приложенными к ним фотографическими карточками, взял с собою Азеф, они должны были быть опубликованы после совершения ими намеченного акта.

В середине августа 1908 г. крейсер вышел в Россию. Уже с пути, в личном письме к Савинкову, Авдеев писал о своих настроениях:

«Я только теперь начинаю понимать, что я такое. Я никогда не был и не буду работником-пропагандистом… Я теперь глубоко, серьезно подумавши, представляю себе выполнение порученной мне задачи… Одна минута разрешит больше целых месяцев. Тогда лучше видно».

Только 7 октября состоялся царский смотр. «И Авдеев, и Каптелович встретили царя лицом к лицу», — сообщает Савинков. По рассказу Костенко, переданному В. И. Фигнер, Авдееву пришлось даже по просьбе царя принести ему бокал шампанского и в течение нескольких минут стоять в непосредственной от него близости. Покушение легко могло быть совершено, — но совершено не было.

Савинков объяснял это тем, что ни у Авдеева, ни у Каптеловича в решительную минуту не нашлось нужной смелости. По рассказу Костенко, который лучше осведомлен о том, что происходило на крейсере, дело обстояло совершенно иначе: военная организация, существовавшая на крейсере, готовила вооруженное восстание. Количество распропагандированных было велико, и руководители организации надеялись, что успех будет на их стороне. Авдеев и Каптелович входили в состав этой организации, но не посвятили ее в свои планы. Тем не менее, по их поведению руководители организации догадались, что ими что-то готовится и потребовали объяснений. Пришлось рассказать, — результатом явились бурные объяснения. Было ясно, что план цареубийства скрещивается с планом восстания: одно помешает другому, так как в результате выступления против царя на крейсере, конечно, начнутся допросы и аресты, полиция неминуемо нападет на след организации и большой план захвата Кронштадта погибнет. В результате организация потребовала от Авдеева и Каптеловича отказа от их планов, — и они должны были подчиниться ее решению.