С пером и автоматом - Семён Борзунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глина, налипшая на подошвы, отлетала, и теперь стало удобней опираться носками и каблуками сапог о выемки и расщелины в известняке. Пальцы точно сами видели, где им лучше уцепиться. Тело стало легким, будто не было трудной переправы вплавь, не было рукопашной схватки в дзоте. Все начиналось сначала.
Был непонятный прилив сил: будто сейчас Чоке помогали все преодоленные им горы Тянь-Шаня, помогали месяцы тренировок и учений и еще что-то неуловимое, неосязаемое.
Он не замечал, что небо розовеет. Не мог оглянуться и увидеть белый маскхалат редеющего тумана, который утром скрывал от врага наши войска, уже готовые начать переправу. Чолпонбай знал, что она должна начаться сразу же, как только замолчит пулемет дзота.
Ступенька, карниз, еще ступенька. Вот и амбразура. Сколько до нее? Метров пятнадцать? Нет, пожалуй, больше! Вот он, ствол пулемета: бьет непрерывно, точно задыхается от злобы…
Слева не подобраться: кручи. Справа — тоже кручи… И выступ этот с дзотом, как огромный кулак, который занесен над теми, кто скоро начнет переправу.
И кругом чабрец или какая-то другая трава, издающая приятный степной запах. Кажется, все-таки чабрец.
Путь к дзоту только один, как он и говорил Горохову: напрямик, к амбразуре. Другой дороги нет.
Чолпонбай швырнул гранату. В ту же секунду ствол пулемета, изрыгающего пламя и сталь, переместился сантиметров на пятнадцать — двадцать. Граната, ударившись о него, перекувырнувшись, отлетела, покатилась и взорвалась неподалеку от Чолпонбая. Осколки известняка просвистели у самых ушей. Меловая пыль покрыла вторую, последнюю гранату. Он посмотрел на нее с надеждой, зачем-то вытер, перевел взгляд на дзот и перебросил через него эту последнюю гранату, рассчитывая, что она взорвется у входа. Грохнул взрыв. Но пулемет дзота не прекратил огня. Потом почему-то смолк. В этом действии врага была какая-то загадка.
Чолпонбай услышал вдруг непонятные слова и увидел, как из амбразуры на него направили автомат. Он подался вбок и упал… Левая рука перестала подчиняться…
Желтовато-красные круги появились перед глазами. Послышались какие-то голоса. Начали всплывать какие-то лица. Чоке на миг увидел себя: вот он бежит за комиссаром полка — он должен попасть в число тех, кто первым переправится на правый берег Дона; вот он вытянулся перед комиссаром и будто слышит свой голос: «…или если мне еще комсомольского билета не выдали, то и доверить нельзя?!»; вот он в бинокль рассматривает правый берег, эту злополучную Меловую гору, отваленный камень и еще что-то… Струйка дыма… Легкий белесый туман раннего утра…
Нет, это не Меловая, это снежные горы Тянь-Шаня. Это в них летят пули…
Сергей Деревянкин склоняется над ним: «Ну, здесь люди надежные!» А пули летят в Сергея.
Надо защитить и майора-комиссара, и друга, упавшего в реку, и Меловую гору, и Тянь-Шань, и копя, и сокола, и брата Токоша, и Сергея.
А тут еще немецкие парашютисты — десант! Надо оторваться от земли! Вот уже в штыковую бросились. Спасибо, Сергей! Спасибо, брат! Выручил…
Теперь моя очередь тебя заслонить! И Гюльнар! Вот она в тюбетейке: косы по ветру, глаза счастливые! Зачем она здесь? Вокруг пули, и все летят в нее! Если он сейчас не встанет, то она погибнет…
Чолпонбай на мгновение очнулся. Он даже повернулся, точно можно увернуться от боли. Оп увидел, что плотики отчалили от нашего берега, что их все больше и больше, и что по ним действительно хлестнула пулеметная струя…
«Но я еще жив. Я все вижу…» — подумал Чолпонбай.
И сердце Чолпонбая забилось еще сильнее. В его сознании наступило прояснение: «Ведь есть еще мое тело… Разве это не оружие?! Я еще могу двигаться…»
Так же бил пулемет из танка, когда он, Чоке, около оврага остановил его связкой гранат. Но теперь не было гранат, не было патронов и автомата. Оп был один на один с дзотом. Вражеским, всесильным, страшным, огнедышащим…
Нет, еще была свободная рука. Ею он ухватился за щербатый край площадки, на которой прочно утвердился дзот… И опять желтые круги перед глазами. Уходят силы… Слышатся какие-то отрывки фраз:
«Кто самый храбрый в полку?» — «Рядовой Тулебердиев, товарищ член Военного совета!» — это отвечает командир полка.
«Я хочу первый гвардейский значок вручить первому среди первых…» — «Рядовой Тулебердиев, выйти из строя!»
Рывками Чолпонбай ползет вперед… все выше и ближе к дзоту. Метр, два, три, пять… Вот он уже на площадке, в мертвом пространстве: ни пулемет, ни автомат из дзота достать его уже не могут. Стебли травы побагровели от крови. «Надо бы перевязать рану… Может, лежа на животе… Нет, уже и автомат руки не держат, и не размотать бинта… Как пахнет чабрец!.. Это я дома… Наконец-то вернулся… Только сейчас посплю, потом пойдем с братом в горы…»
«Токош Тулебердиев пал смертью храбрых!» — прозвучало в ушах, и в ответ откуда-то издалека голос Сергея: — Отомстить!
А пулемет все бьет!
И снова голос члена Военного совета:
«Первому среди храбрых…»
Командир полка:
«Рядовой Тулебердиев, выйти из строя!»
А рядом — Гюльнар, одна перед пулеметом.
И если он, Чолпонбай, не спасет ее сейчас, кто же тогда спасет?!
Пошатываясь, он встал, качнулся, сделал несколько шагов.
Из дзота снова ударил автомат.
Чолпонбай упал.
Метрах в пяти от дзота. Лежит неподвижно…
С нашего берега командир полка в бинокль видит все.
— Погиб! — не в силах оторвать глаз от лежащего тела, тихо говорит он.
— Погиб! — едва пошевелил губами комиссар.
И тут оба увидели: гвардии рядовой Тулебердиев сначала немного прополз вперед, потом привстал и решительно бросился грудью на огненную струю…
Пулемет захлебнулся, умолк навсегда. Донскую землю захлестнули мощные волны не первой и не последней атаки.
* * *И вот уже много лет в километре от села Селявное, Давыдовского района, Воронежской области на высоком холмистом берегу реки стоит белокаменный обелиск, на котором начертано: «Герой Советского Союза Чолпонбай Тулебердиев. Погиб 6-VIII-1942 г.».
А внизу размеренно и плавно течет тихий Дон.
НЕУЛОВИМЫЕ
«Казаки-разбойники»
Третий день осенний воздух и подмороженную воронежскую землю рвали снаряды. Пятна осенних листьев под сапогами и пятна крови почти не отличались друг от друга. А высота еще была не наша.
Такая живописная в мирное время, сейчас эта высота стала смертоносной: противник властвовал над немалым пространством. Мы были как бы обнажены и взяты на прицел. И горько становилось Виктору Колесову оттого, что он, именно он, комсомолец Колесов, не мог ничего придумать. Не раз, не два находил он выход там, где все становились в тупик, не раз побеждал тогда, когда его считали уже погибшим. Но в этот раз, перед этой высотой…
В минуту затишья он развернул армейскую газету. И зябко стало от прочитанных строк:
«В районе Сталинграда продолжались ожесточенные бои… После сильной артиллерийской и минометной подготовки противник силами пехоты и танков вновь атаковал наши позиции в районе заводов…»
Взгляд впился в вечернее сообщение Совинформбюро от 26 октября 1942 года:
«В районе Сталинграда наши войска отбивали атаки танков и пехоты противника».
Ага, отбивали! Отбивали! И, как бы ободряя читающего скупыми строками, газета писала:
«В районе Воронежа, на западном берегу Дона, бойцы подразделения лейтенанта Каныгина ворвались в окопы противника и закрепились в них».
Ну да! Ну, конечно, ворвались! Это Клим Каныгин. Вместо они кончили школу лейтенантов. И закрепились! Они смогли! А мы?..
Он прочитал о боях в Африке… И опять на него дохнуло неотвратимой грозой войны, охватившей мир.
Мировая война!
И от того, как он, Виктор Колесов, будет сражаться на своем участке, зависит исход этой мировой войны…
Ночами, когда на минуту стихала вражеская артиллерия, проступали иные звуки: сурово гудел северо-восточный ветер в ближней роще. Казалось, и роща осуждала Виктора за медлительность.
Вчера Виктор поразился: в канаве увидел цветок колокольчик. Живой лежал он и цвел, хотя его почти засыпала листва. Прозрачное бледно-фиолетовое пламя выбивалось из-под палых листьев клена и ясеня…
И сейчас из-под листвы отгоревших раздумий, из-под завала огорчений и тревог, подобно колокольчику, проступало еще неосознанное ощущение вечности, новизны и яркости жизни. Это никак не вязалось ни с тяжким положением на участке всего батальона, ни с тем, что снова засвистели немецкие мины, ни с тем, как озабоченно и зло посматривали его бойцы на высоту.
Враг подтянул подкрепление, усилил огонь артиллерии и минометов. Наши бойцы вынуждены были залечь. Но, странное дело, вопреки всему в душе Виктора зрела и зрела решимость.
