История Франции. С древнейших времен до Версальского договора - Уильям Стирнс Дэвис

В конце четвертого дня противостояния он капитулировал и попросил представителей двух других сословий присоединиться к депутатам третьего сословия и работать всем как единый орган. Духовенство и большинство дворян сразу же подчинились, и Национальное собрание стало полным. Разумеется, у третьего сословия было большинство. Депутаты сразу же начали объединяться в комитеты для составления проектов тех законов, которые должны были спасти Францию.

Король сдался, но королева и придворные не сдавались. Для Марии-Антуанетты и ее легкомысленного, жадного до денег окружения все действия упрямцев, которых они считали непокорным сбродом, были величайшим оскорблением. Нужно было срочно переходить к действиям, иначе королевство погибнет. И они стали оказывать давление на Людовика. Маршал де Брольи начал собирать войска, и в Версаль стали входить странные полки, состоявшие из надежных иностранных наемников. А 11 июля внезапно появился королевский указ о немедленном изгнании из Франции Неккера (которого по-прежнему считали защитником реформ). Собрание теперь должны были разогнать или подчинить власти те солдаты, которым Мирабо бросил вызов. И в этот момент словно раздался гром среди ясного неба: парижане взялись за оружие. Парижская чернь стала военной силой, спасла Собрание, устрашила короля и продолжила революцию.

Жители огромной столицы пред восстанием несколько дней были в сильнейшем волнении. Из Версаля, до которого было немногим больше 10 миль, в Париж прилетали всевозможные слухи. Сады огромного здания, которое называется Пале-Рояль, стали местом сбора для многих тысяч шумной, жестикулирующей молодежи и сильно обеспокоенных людей постарше. И вот 12 июля в городе стало известно, что Неккер отстранен от должности. Это был явный признак возвращения назад, к самодержавию. Молодой журналист Камилл Демулен вскочил на стол, держа по пистолету в каждой руке, и крикнул вздымавшейся как волна толпе: «Граждане! (Это слово было тогда новым во Франции.) Нельзя терять время! Отставка Неккера – это удар в колокол Варфоломеевской ночи для патриотов! К оружию!»

Париж вздрогнул и очнулся. Все неупорядоченные силы этого города – большого, порочного, роскошного, но при этом полного людей, преданных новым идеям свободы и братства, – объединились и вспыхнули ярким огнем. Слабая полиция была оттеснена в сторону. Французская гвардия (что-то вроде гарнизона из ополченцев) побраталась с мятежниками. Арсеналы были открыты, и народ взял из них оружие. Выборщики[149] наскоро создали правительство для города и начали набирать солдат в Национальную гвардию[150]. После дня полной неразберихи началось что-то похожее на упорядоченные действия. И 14 июля вооруженная толпа бросилась на замок короля, на старую тюрьму, где узники сидели «по желанию короля», – на Бастилию. Ее тюремные башни уже не были заполнены арестантами, но она была символом власти аристократов. У Делоне, коменданта Бастилии, были пушка и крепкие стены, так что он смог бы отбить атаку, но солдаты его малочисленного гарнизона пришли в ужас, увидев перед своими воротами тысячи разъяренных людей. Комендант вступил в переговоры с восставшими и сдался. Потом толпа позорно убила его, когда те, кто захватил его в плен, вели его в мэрию.

Гонцы срочно помчались с этим известием в Версаль, а там герцог де Лианкур без всякой подготовки сообщил новости Людовику XVI. «Это бунт!» – воскликнул король. «Нет, государь, это революция», – ответил рассудительный герцог. Весь план придворной партии рухнул как карточный домик. Покорить бушующий Париж – совсем не то, что разогнать безоружных депутатов. Неккер был возвращен, а положение Собрания стало прочным как никогда.

В одном отношении Франция, несмотря на таможенные заставы на границах провинций и на многие другие разделительные линии, была очень централизованной страной: Париж господствовал над остальной страной и в политической, и в интеллектуальной жизни. Казалось, что за пределами великой столицы почти невозможны какие-либо организованные усилия народа. Во многих сельских округах невежество и политическая апатия населения были огромными. Один умный путешественник-англичанин[151] 4 июля 1789 г. оказался в процветающем городе Шато-Тьерри. Он не смог там найти ни одной газеты (а в Париже их тогда было множество), чтобы узнать о великих событиях, произошедших во Франции.

«Какая глупость, бедность и отсутствие информации! – написал он. – Вряд ли этот народ заслуживает свободы. Даже самая слабая, но решительная попытка остановить их силой, если бы произошла, вряд ли потерпела бы неудачу». Но вот новость о том, что мрачный замок короля взят штурмом, долетела до всех маленьких деревень и ферм. Среди крестьян сразу же начался ропот, а от слов они быстро перешли к энергичным и жестоким действиям. Долой ненавистные «феодальные пошлины», грабительские налоги, тиранические барщины! Если слова «права народа» что-то означают, то они значат именно это! И скоро во многих округах вечернее небо стало красным от пожаров: горели замки беспомощных дворян. В других местностях крестьяне совершали меньше насилия: они только сжигали книги, где были записаны их феодальные пошлины, думая, что, уничтожая запись, отменяют этим пошлину.

Повсюду был беспорядок, и положение могло стать еще хуже. Армия была ненадежна. После 14 июля король капитулировал. Он приехал в Париж, и у ворот его встретил только что выбранный новым городским правительством мэр столицы. Этот выскочка-чиновник сказал его величеству: «Когда-то Генрих IV снова завоевал свою столицу. Теперь столица снова завоевала своего короля!» Повсюду сияли новые трехцветные флаги и кокарды. Этим цветам революции потом было суждено реять над полями множества сражений в войне за свободу[152]. Всюду возникали отряды Национальной гвардии – ополчения патриотов. Они должны были защитить то, что люди теперь радостно называли революцией.

Собрание какое-то время пыталось продолжать свои сложные споры о «правах человека» и основных принципах просвещенного правления. Но 4 августа один из комитетов представил более близкий к жизни отчет о беспорядках во Франции: повсюду происходят мятежи и поджоги, очень часто чернь убивает людей (американцы сказали бы «линчует»), сбор налогов прекратился, и в итоге стране угрожает анархия. Внезапно либерально настроенный дворянин, виконт де Ноайль, заявил, что нужно вырвать корень зла, то есть отменить все феодальные права.

Вскоре депутаты в горячем порыве самопожертвования объявили упраздненными все старые средневековые злоупотребления и непомерные поборы. Духовенство отказалось от части самых дорогих для него налоговых льгот. Депутатов охватила какая-то неистовая страсть к великодушному самоотречению. Людовик XVI, который не был среди них и ничего не знал об этих дебатах, большинством голосов был объявлен «восстановителем французской свободы»! Целая масса освященных веками несправедливостей исчезла из сводов законов (точнее, казалось, что исчезла). Второй такой ночи, как эта, никогда не было во французской истории.

Голосовать за все это было легко и чудесно. Гораздо труднее было заново строить страну на старом расшатанном фундаменте и претворить красивые слова в жизнь. Трудности еще усиливались тем, что все, кто утратил старинные феодальные привилегии, должны были получить компенсацию. Откуда взять на это деньги теперь, когда налоги почти перестали поступать и Неккер уже не мог придумать, как предотвратить банкротство? День 4 августа 1789 г. – славная дата в истории, но он стал не концом, а началом борьбы и неописуемого беспорядка.

Теперь революция набрала полную скорость. Власть почти сама упала в руки тех солидных буржуазных слоев, которые были умом страны и очень хотели разумных и долговечных реформ, но так же сильно хотели не допустить анархии в стране. Однако низшие слои общества уже стали почти неуправляемыми. Королевский двор и дворянство не оказали революции честную поддержку, буржуазия не смогла взять ситуацию под контроль, и все шансы оказались у экстремистов. Король, может быть, искренне желал принять новый порядок. Но королева и суетившиеся вокруг нее пустоголовые принцы и принцессы не желали этого делать. Им вся эта ситуация казалась чудовищной и невыносимой. Чтобы сохранить ускользавшие от них привилегии, они решили рискнуть покоем и безопасностью Франции. В сентябре они возобновили июльские интриги. Опять в Версаль были введены войска (они надеялись, что теперь это будут надежные части). В ночь 1 октября был устроен большой банкет для новоприбывших офицеров. На нем было выпито много вина и сказано много общих слов. Королева присутствовала на банкете во всем блеске своей красоты, офицеры приветствовали ее и громко выкрикивали клятвы верности и пили здоровье королевской семьи при блеске обнаженных шпаг и под гром оркестра, игравшего роялистскую песню: «О Ричард, мой король! Весь мир тебя покидает, но я – нет». Рассказывали, что потом участники празднества злобно растоптали трехцветные кокарды и им были розданы белые кокарды – цвета королевского семейства Бурбон, а после этого к офицерам присоединились очаровательные дамы, которые укрепили их верность и прикололи им к одежде белые ленты.