Декабристы рассказывают... - Э. Павлюченко Составитель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ВЛАДИМИРА ШТЕЙНГЕЛЯ
«Когда по наложении покрывал и петель отняли подмосток и страдальцы всею тяжестию своею повисли, трое — Муравьев, Бестужев и Каховский — оборвались. Сейчас подскакал один из генералов, крича: «Скорей! Скорей!» Между тем Муравьев успел сказать: «Боже мой! и повесить порядочно в России не умеют!..»
Во время всей этой процессии, через каждые полчаса отправлялись в Царское Село, где находился государь, фельдъегери с извещением, что совершается все «благополучно». И в этот же самый вечер офицеры кавалергардского полка дали праздник на Елагином острове своему новому шефу — царствующей императрице — с великолепным фейерверком. Быть может, хотели показать, что несчастные не достойны ни участия, ни сожаления, и думали треском потешных огней заглушить стенание и плач глубоко огорченных родных…»
ДОНЕСЕНИЕ ПЕТЕРБУРГСКОГО ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРА
«Экзекуция кончилась с должною тишиною и порядком как со стороны бывших в строю войск, так со стороны зрителей, которых было немного. По неопытности наших палачей и неуменью устраивать виселицы при первом разе трое, а именно: Рылеев, Каховский и Муравьев — сорвались, но вскоре опять были повешены и получили заслуженную смерть. О чем вашему императорскому величеству всеподданейше доношу».
АЛЕКСАНДР МУРАВЬЕВ
«Ночь удобна для преступления, в два часа утра 13 июля приговор был приведен в исполнение. Несмотря на тайну, которою хотели окружить его, к казни на площадь собралось много народа. Мы имели счастье увидеться друг с другом во второй раз в течение 24 часов. Обнимались. Я бросился в объятия брата; увидев меня, он воскликнул: «И тебя также, мой дорогой Александр, они осудили погибнуть вместе с нами?!»
Нас ввели в каре, образованное войсками на площади, окружающей крепость. Она была покрыта гвардейскими полками. На одном из бастионов была видна возвышающаяся виселица, снабженная пятью веревками с затяжными петлями. Сняли форму с тех из нас, которые ее носили, бросили ее в огонь, сломали шпаги над нашими головами. Одетые в больничные халаты, мы были отведены в тюрьму. В то время, как мы покидали площадь, казнили наших пятерых мучеников…
Во время производства казни фельдъегеря мчались в Царское Село, император Николай поджидал совершения рокового акта, чтобы лечь в постель и уснуть. Один бедный поручик, солдатский сын, георгиевский кавалер, отказался исполнить приказание сопровождать на казнь пятерых, присужденных к смерти. «Я служил с честью, — сказал этот человек с благородным сердцем, — и не хочу на склоне лет стать палачом людей, коих уважаю». Граф Зубов, кавалергардский полковник, отказался идти во главе своего эскадрона, чтобы присутствовать при наказании. «Это мои товарищи, и я не пойду», — был его ответ».
Впечатления немногих очевидцев казни различаются. Очевидец — значит «видит очами», но как быть, если смотреть невозможно? Одни утверждали, будто Николай I хотел расстрела, но Бенкендорф сумел настоять на более «позорном» наказании — виселице. Согласно другому рассказу, Рылеев, когда его увещевал священник, взял его руку, поднес к сердцу и сказал: «Слышите, отец, оно не бьется сильнее прежнего». Говорили, будто Рылеев, сорвавшись с петли, крикнул начальствовавшему над казнью генералу Голенищеву-Кутузову: «Подлый опричник тирана! Дай же палачу свои аксельбанты, чтоб нам не умирать в третий раз». Осужденным приписывали и другие слова.
Тела пятерых были тайно похоронены.
Они никогда не узнали, что своей гибелью облегчили участь других: впечатление в обществе, в народе от петербургской казни было столь неблагоприятным, что царь через три дня отменил первоначальный приказ о расстреле нескольких главных участников восстания Черниговского полка из нижних чинов. Известны даже имена спасенных: фельдфебель Михей Шутов, унтер-офицер Прокопий Никитин, рядовой Олимпий Борисов…
Но и смягченная экзекуция была страшной. Черниговский полк — 877 солдат, на 48 подводах, под конвоем по два офицера, пять вооруженных унтеров на каждую роту и на каждые десять человек по вооруженному рядовому — двигается навстречу солнцу, лихорадке и пулям Кавказа. 376 человек лишены орденов, медалей и нарукавных нашивок, но благодарны судьбе, что не попали в число 120, которым причитается от 200 до 12 тысяч палок.
Новый Черниговский полк под командой единственной жертвы южных революционеров, излечившегося от четырнадцати штыковых ран полковника Гебеля (его ждет уже чин генерала и должность киевского коменданта), смотрит, как срывают погоны и обводят вокруг виселицы Соловьева, Сухинова, Быстрицкого, Мозалевского, а к виселице прибиты имена — Щепилло, Кузьмин, Ипполит Муравьев-Апостол.
Когда Сухинов услышал слова: «Сослать в вечнокаторжную работу в Сибирь», то громко сказал:
— И в Сибири есть солнце…
Но князь Горчаков не дал ему закончить, закричав с бешенством, чтобы он молчал под угрозой вторичного суда. Ходили слухи, что начальник штаба хотел привести в исполнение свою угрозу, но генерал Рот не согласился.
ИЗ ЗАПИСОК ИВАНА ГОРБАЧЕВСКОГО
«Человеколюбие генерал-майора Вреде заслуживает особенной похвалы. Он просил солдат щадить своих товарищей, говоря, что их поступок есть следствие заблуждения, а не злого умысла. Его просьбы не остались тщетными: все нижние чины наказываемы весьма легко. Но в числе сих несчастных находились разжалованные прежде из офицеров Грохольский и Ракуза и были приговорены к наказанию шпицрутеном через шесть тысяч человек. Незадолго до экзекуции между солдатами пронесся слух, что Грохольский и Ракуза лишены офицерского звания
