Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765 - Александр Морозов

Вероятно, Вольф не только выслушивал смелые и оригинальные суждения Ломоносова, но и сам обращался к нему за разъяснением некоторых вопросов. В одном из писем в Петербургскую Академию по поводу русских студентов Вольф, между прочим, сообщает, что 16 декабря 1737 года он наблюдал на небе необычайное в тамошних широтах северное сияние, или Aurora borealis. «Когда прекращались вечерние сумерки, — пишет Вольф, — то при совершенно пасмурном небе начало становиться всё светлее, так что под конец стало по всему небу так светло, как если бы светил полный месяц. Около семи часов вечера небо постепенно приняло кроваво-красный цвет, что продолжалось до половины девятого, когда эта красная окраска вместе со светлыми полосами мало-помалу стала уменьшаться, пока к девяти часам не сделалось снова темно».

Вольф получил известие, что подобное же явление наблюдали в Вене, Бреславле и других городах. «А так как Aurora borealis у вас вроде как у себя дома, — писал он в Петербург, — то мне хотелось бы знать, появлялась ли она у вас в то же самое время и в том ли облике?» Нет никакого сомнения, что Вольф расспрашивал об этом явлении своего ученика, для которого северное сияние явилось пламенной вестью с его родины.

За все время своего пребывания в Марбурге Ломоносов продолжал интересоваться самыми разнообразными предметами. Он уделял много внимания литературе и в особенности вопросам стихосложения. Среди его студенческих бумаг сохранились тексты оды Анакреонта «К Лире» на семи языках: греческом, латинском, французском, английском, итальянском, немецком и русском. Последний перевод сделан самим Ломоносовым предположительно еще в 1738 году. Тогда же, как бы в доказательство своих успехов, Ломоносов послал в Петербург перевод оды Фенелона, начинающийся словами:

Горы толь что дерзновенно

Взносите верьхи к звездам,

Льдом покрыты беспременно,

Нерушим столп небесам:

Вашими под сединами

Рву цветы над облаками.

Чем пестрит вас взор весны;

Тучи подо мной гремящи

Слышу, и дожди шумящи,

Как ручьев падучих тьмы.[158]

Переход со старой силлабической системы стихосложения на новую силлабо-тоническую был мучительно труден, так как требовал отказа от сложившихся вкусов и прочной традиции писания стихов. Но голос Ломоносова креп, и с ним вместе рождалась новая русская поэзия.

Петербургская Академия наук интересовалась своими питомцами и несколько раз в год высылала им различные наставления. 30 августа 1737 года академики Амман и Крафт отправили им подробную инструкцию, как «всего необходимее и полезнее для них» изучать естественную историю. Инструкция содержала перечень наиболее «дельных авторов», у которых можно почерпнуть сведения о царстве ископаемых, минералах, драгоценных камнях и т. д. Им предлагалось также заняться ботаникой и зоологией. «Всякий раз, — говорилось в инструкции, — когда они будут иметь возможность видеть кунсткамеру или кабинет, в которых хранятся подобные предметы по части естественной истории, они не должны упускать такого случая, потому что наглядное изучение вещей даст им гораздо более верное понятие о них, нежели самый хороший рисунок или самое точное описание». Они должны также ходить по деревням, спускаться в рудники, идти в лес и поле, составить сами коллекцию важнейших минералов, «преимущественно таких, которые труднее всего отличить от других», а занимаясь ботаникой, собирать растения и самостоятельно определять их род и класс, сверяясь потом с научными описаниями. «Знакомство с растениями может им принести пользу и удовольствие при путешествиях, которые им по возвращению, может быть, приведется совершить по России и Сибири и рудникам».

Но вскоре Петербургская Академия начинает проявлять интерес не столько к научным успехам русских студентов, сколько к состоянию их денежных дел. Вторая инструкция, посланная им в мае 1738 года, требует от них подробного отчета о всех произведенных расходах и настойчиво советует «не тратить денег на наряды и пустое щегольство», а пуще всего «остерегаться делать долги». Совет был хорош, но несколько запоздал, так как еще в ноябре 1737 года Вольф намекал, что «не мешало бы напомнить им, чтобы они были бережливее, а то в случае отозвания их окажутся долги, которые могут замедлить их отъезд».

На содержание каждого из них было определено по триста рублей в год. Из этих же денег уплачивалось и учителям, причем Вольф, получавший пенсию от русского правительства, платы за обучение не требовал. Но русские студенты, получавшие деньги не чаще двух раз в год огромными по тому времени кушами, не умели сообразовать своих расходов и жили не по средствам, мало раздумывая о будущем. После нищенской, скудной жизни в Спасских школах «петербургские руссы» чувствовали себя богачами. Кроме того, им не хотелось и ударить лицом в грязь и казаться беднее сверстников-иностранцев. А шелковые чулки, кружева, парики и другие принадлежности туалета, обязательные для студента, стоили дорого. Университетские «педели», наблюдавшие за порядком и домашней жизнью студентов, зорко следили за их внешностью и, как рассказывает учившийся в Марбурге одновременно с Ломоносовым Пюттер, накладывали штраф в целый гульден на тех, кто появлялся на улице или в общественном месте без шпаги. Академия наук даже предписала русским студентам нанять учителей фехтования и танцев, но уже в 1738 году в целях экономии запретила их держать дальше.

До нас дошло несколько рапортов Ломоносова об израсходованных им деньгах. В рапорте, посланном в октябре 1738 года, он отчитывался в полученных им 10 августа 128 рейхсталерах (ценившихся от 75 до 80 копеек за талер).

(Талеров/Альберт грошей)

На обед за 38 недель (38/—)

На ужин за 28 недель (14/—)

На квартиру за полгода (10/—)

На 11/4 сажени дров (3/30)

На 4 пары башмаков и туфлей (4/35)

Прачке за полгода (3/15)

Учителю рисования за 6 месяцев (6/—)

На парик с кошельком (2/30)

На пару шелковых носовых платков (2/—)

На шпагу (10/—)

На перевязь (1/—)

На восемь дестей бумаги(—/24)

На десть почтовой бумаги(1/12)

Парикмахеру за полгода(1/24)

Цирюльнику за бритье и кровопускание (1/15)

Итого (98/41)

Из этого счета видно, что Ломоносову пришлось уплачивать старые долги за стол и квартиру. Академия наук присылала деньги весьма неисправно, затевая переписку о том, что пока еще «купца к переводу денег не сыскано», и т. д. Студенты часто терпели нужду и, как сообщал в августе 1738 года Вольф, «крайне нуждались, давно уже не имея в руках ни одного гроша». Они поневоле влезали в долги. «Вся ошибка, — писал Вольф в Петербург, — происходит от первого начала. Деньги, привезенные ими с собою, они прокутили, не заплатив того, что следовало, а потом, добыв себе кредит, наделали долгов. Со столовыми деньгами случилось бы, может быть, то же самое, если бы они не обедали у меня».