Белый павлин. Терзание плоти - Дэвид Лоуренс

Понимаешь, это честные люди, оттого мне особенно грустно. Но они так любят поучать. Они так уверены в себе, из-за узости собственных взглядов и из-за самого настоящего непонимания многих вещей они не хотят ничего замечать, что меня просто смешит. Джордж, между прочим, смеется тоже. Господи, до чего мы потешались над пучеглазой девицей, которая сидела в тюрьме за женское дело, так что мне стало стыдно, когда я получила значок женской лиги. В душе, ты знаешь, Сирил, меня не заботит никто и ничто, кроме меня самой. Вокруг все так изменчиво, единственная реальность для меня — это я сама и мои дети».

В конце концов Джордж отошел от социалистов. Начал подсмеиваться над своими бывшими друзьями. Признался, что горько разочаровался в Гудзоне, в болтливых лидерах движения социалистов в Эбервиче. Это из-за Гудзона с его дурацкими манерами Джордж разочаровался в движении. В конце концов собрания в Холлиз прекратились, и мой друг разорвал все отношения со своими бывшими соратниками.

Он стал приторговывать землей. Трикотажная фабрика переместилась в Эбервич и собиралась разрастаться, а Джорджу удалось купить по дешевке кусок земли на краю деревни. Когда он приобрел его, там были сады. Он предложил эту землю под строительство магазина и продал ее, выручив хорошую прибыль.

Он преуспевал. От Мег я слышал, что он занят делом и не пьет так, чтобы об этом следовало говорить, однако постоянно отсутствует, дома она редко его видит. Подобное отношение ее мало радовало. Джордж, наоборот, жаловался, что она очень узко мыслит, не проникается сочувствием ни к одной из его идей. Никто не приходит к нам в гости дважды, — утверждал он, — потому что Мег всех так прохладно принимает. Вот я пригласил Джима Кертисса с женой из Эверли-Холл на один из вечеров, и мы чувствовали себя неловко все время. Мег произносила только «да», или «нет», или «гм-гм!». Они больше не пришли. Мег же, со своей стороны, заявляла: «О, я на дух не выношу людей, которых он приводит. Из-за них я чувствую себя так неудобно. Мне просто не о чем разговаривать с ними».

Вот так два характера противоречили друг другу. Джордж очень старался добиться чего-нибудь в Эбервиче, поскольку он не принадлежал даже к среднему классу. Мег ходила в гости и общалась только с женами мелких торговцев и содержателей пивных. Это была ее стихия.

Джордж же считал всех этих женщин крикливыми, вульгарными и глупыми. Мег любила настоять на своем. Она посещала их, когда ей хотелось, и принимала у себя, когда его не было дома. Он заводил знакомства с людьми иного типа: доктор Фрэнсис; мистер Картридж, хирург-ветеринар; Тоби Хесуолл, сын хозяина пивного завода; Кертиссы, преуспевающие фермеры с Эверли-Холл — вот на кого ему хотелось походить. Но все это было не то. Джордж по природе семейный человек, ему хотелось чувствовать себя спокойно и уютно в собственном доме. Поскольку Мег никогда не ходила с ним в гости, а пригласить кого-либо в дом не получалось, он в глубине души очень переживал. Перестал приглашать к себе в Холлиз кого-либо и жил в полной изоляции.

Дружба между ним и Летти продолжалась, несмотря ни на что. Лесли иногда ревновал, но старался не показывать этого, опасаясь, что жена будет смеяться над ним. Джордж бывал в Хайклоузе примерно раз в две недели, не чаще. Летти же никогда не ходила в Холлиз, поскольку Мег к ее визитам относилась очень отрицательно.

Мег с горечью жаловалась на мужа. Теперь он опять напивался пьяным. Стал заноситься. Дом, дескать, для него не слишком хорош. Типичный эгоист до мозга костей. Он не заботится ни о ней, ни о детях, только о себе.

Случилось так, что я приехал домой на день рождения Летти, ей исполнился тридцать один год, Джорджу было тридцать пять. Летти позволила мужу забыть о ее дне рождения. Он был настолько увлечен политикой, предстоящими всеобщими выборами в следующем году и намеревался добиваться для себя места в парламенте, что на время отринул все домашние дела и проблемы. В это время усиливались позиции либералов, и Лесли надеялся, что он сможет по-своему воспользоваться моментом. Он проводил много времени в Консервативном клубе среди людей, имеющих влияние в южных округах. Летти поощряла его устремления. Это давало ей свободу. Вот почему она позволила ему напрочь забыть о ее дне рождения, в то время как по каким-то причинам пригласила Джорджа на обед, поскольку я был дома.

Джордж пришел в семь часов. В доме царила праздничная атмосфера, хотя не было признаков предстоящего торжества. Летти оделась особенно тщательно: темно-пурпурный газ поверх мягкого сатина светлых тонов фиалкового оттенка. На шее лазуритовое ожерелье, в светлых волосах такой же гребень. Это было восхитительно. Она понимала, какое впечатление производит, и ей это очень нравилось. Как только Джордж увидел ее, глаза его заблестели. Она встала, когда он вошел, протянула ему руку. Она держалась очень прямо. Синие ее глаза сверкали.

— Большое спасибо, что пришел, — сказала она мягко, сжав ему руку.

Он не ответил ничего, а просто поклонился. Потом посмотрел на нее. Она ему улыбнулась.

В этот момент вошли дети, одетые очень необычно. Как псаломщики в церкви, в длинных прямых одеждах из голубого шелка. Мальчик особенно смотрелся так, будто он собирается зажечь свечи в какой-то церкви, возможно даже, в раю. Очень высокий, красивый, с римской круглой головой и спокойными чертами лица. Глядя на этих двух детей, трудно было себе представить кого-нибудь милее и красивее. Шестилетняя девочка была на редкость веселая, к тому же кудрявая. Она играла украшениями мамы и чувствовала себя превосходно. А мальчик стоял рядом, очаровательный и молчаливый псаломщик в голубой рубашке. На меня произвели впечатление его спокойствие и аккуратность. Когда девочка подбежала поздороваться к Джорджу мальчик положил руку на колено Летти и посмотрел с интересом на ее платье.

— Какие красивые голубые камни, мама! — сказал он.

— Да, — ответила Летти с улыбкой, потрогав ожерелье. — Они мне нравятся.

— Ты будешь петь, мама? — спросил он.

— Может быть. Но почему ты спрашиваешь? — Летти улыбнулась.

— Потому что ты всегда поешь, когда приходит мистер Сакстон.

Он наклонил голову и застенчиво дотронулся до платья Летти.

— Да? — сказала она, смеясь.

Летти положила ему руку на голову и погладила мягкие волосы.

— Спой песенку нам до того, как мы уйдем, — попросил он застенчиво.

Она поцеловала его.

— Ты будешь петь вместе со мной. А что бы нам такое спеть?

Она стала играть без нот, в то время как он стоял возле нее, а Люси, маленькая мышка, сидела на маминой юбке. Мать и мальчик запели песню. «Наш трубадур берет гитару, когда приходит он с войны». Мальчик пел чистым голосом, его пение напоминало полет ласточек утром. Казалось, светились даже его губы. Летти пела улыбаясь.

Наконец дети пожелали всем спокойной ночи, нежно поцеловали нас и выпорхнули из комнаты. Девочка просунула кудрявую головенку в дверь снова. Мы увидели белый нянин манжет, няня держала ее за руку.

— Ты придешь, и поцелуешь нас, когда мы будем в постели, мама?

Ее мама засмеялась и согласилась. И Люси исчезла на время, потом мы услышали ее голос: «Только на полсекундочки, няня! Только на полсекундочки!»

Кудрявая головка опять появилась в двери.

— И одну маленькую конфеточку. Только одну!

— Ступай!.. — Летти ударила ладонями по бедрам в притворном возмущении. Дитя исчезло. Но вскоре снова появилось в двери и снова стало просить сладости.

— Конфетку, мама. Только не мармелад.

Летти резко встала, с шумом отодвинув стул. Малышка, смеясь исчезла. Мы слышали, как она, задыхаясь, кричала на лестнице:

— Подожди, Фредди, подожди меня!

Джордж и Летти улыбнулись друг другу, когда дети ушли.

Когда улыбка погасла на их лицах, они грустно опустили глаза и до самого обеда сидели молча, в каком-то меланхоличном настроении.

После обеда Летти стала обсуждать, какие конфеты дать детям.

Когда мы пили кофе, она курила сигарету. Джорджу не нравилось, что она курит. Однако он даже слегка расцвел после того, как дал ей прикурить.

— Десять лет прошло с моей вечеринки в Вудсайде, — сказала она, потянувшись к маленькой римской солонке из зеленого нефрита, которую она использовала в качестве пепельницы.

— Господи, десять лет! — воскликнул он с горечью. — А похоже, что прошло столетие.

— И да, и нет, — ответила она улыбаясь. — Когда я оглядываюсь в прошлое и думаю о тех давних своих впечатлениях, мне кажется, что все это было только вчера. Но когда я вспоминаю все, что произошло потом, то кажется, что прошел век.

— А я, если посмотрю на себя, — сказал он, — то начинает казаться, что я стал совсем другим человеком.

— Ты изменился, — согласилась она, глядя на него с грустью. — Случились большие перемены, но ты не стал другим человеком. Я часто думаю: он только притворяется, а в душе все тот же!