Montpi - Габор Васари

Ужасно. Благоразумие хвалит Господа!

Я бью ногой по столу, чтобы испугать ее и успеть выскочить за дверь.

Она не двигается. Холодный пот прошибает меня.

Я медленно и осторожно вытягиваю руку, трубка на умывальнике расшатанная, я хватаю ее.

Надо как можно прицельнее нанести удар, это необычная крыса, она все еще не двигается. Готовая к прыжку, она сторожит мои самые осторожные движения. Я тоже жду.

Отчаянные, мучительные секунды.

Неожиданно вспыхивает голубая молния и освещает комнату.

Крыса перед моей постелью в тысячную долю секунды превращается в один из моих ботинков.

– О черт!

На ватных ногах я быстро покидаю комнату.

– О мсье, – неожиданно раздается женский голос. Кто-то обращается ко мне, стоя у перил. – Такая гроза! Вы тоже испугались?

– Ни капельки.

Она молода. Лицо ее в темноте трудно различить.

– Я так боюсь и не могу больше оставаться в комнате одна. В гостинице почти ни души. Ужасно. О!.. Один, два, три, четыре… в четырех километрах отсюда ударило. Разрешите посидеть у вас, пока не пройдет гроза.

– Прошу вас.

Она идет ко мне и при каждой вспышке отчаянно цепляется за меня.

– О Боже мой, Боже мой, лишь бы не конец света! Вы верите, что когда-нибудь это кончится?

Лицо у нее маловыразительное, волосы черные, глаза испуганно блестят. И поразительно большие уши. Когда она ко мне приникает, я случайно дотрагиваюсь до ее груди.

– О мсье, обнимите меня, когда опять ударит молния, иначе я упаду в обморок.

Итак, мы обнимаемся как одержимые при каждой молнии. Я целую щеки, она не противится. Я переключаюсь на ее рот, она немножко хнычет, но отдает его мне и целует меня тоже.

Буря улеглась так же неожиданно, как и началась. Небо прояснилось, гром теперь грохочет совсем глухо и где-то в стороне. Дождь тоже перестает.

Женщина с большими ушами вдруг приходит в себя. Она сверкает глазами, выражение на лице неузнаваемо меняется, она плотно сжимает губы и бьет меня по щеке.

– Наглец!

Выбегает из комнаты и захлопывает за собой дверь с такой силой, что свисающие лохмотья обоев на стене слегка дрожат.

Я в полной прострации смотрю ей вслед.

И все же я могу понять эту женщину. Эта пощечина предназначена не мне, а ей самой. Но так ей было легче и понятнее.

Уже четверть шестого? Я еще успею зайти за Анн-Клер, если сразу же отправлюсь в бюро.

На улице Сен-Жакоб дождевая вода течет подобно горному ручью и с хлюпаньем исчезает в водостоках. С крыш на шею мне падают крупные капли. Дома выглядят как намокшие воробьи. Один из домовладельцев стоит в воротах и громко кричит толстяку с забавным черепом, вдыхающему озон перед своим магазинчиком и стряхивающему пепел со своей сигареты подагрическим указательным пальцем:

– On a reçu quelque chose, hein? Ну что, досталось нам, не так ли?

– En effet! Разумеется!

В мерцающем асфальте отражаются огни дуговых фонарей. Торговцы антиквариатом на набережной Сены продают гравюры с видами старого Парижа, на которых курносые дамы в широких кринолинах, с осиными талиями, в шляпах à la мельничное колесо грациозно приподнимают свои шлейфы, преследуемые господами в цилиндрах и с усами à la кайзер Вильгельм. «Bon sang». «Хорошая кровь, черт возьми».

Едва Анн-Клер вышла из дверей бюро, снова пошел дождь. Люди вокруг засуетились, как застигнутые врасплох мыши.

Пока мы добежали до ближайших ворот, оба насквозь промокли. Здесь уже стояли многие, мужчины и женщины. Запах мокрой одежды смешивался с особым, своеобразным запахом, шедшим из глубины темного двора. Здесь огромный текстильный магазин, а они всегда пахнут странно и неопределенно.

«Дюпон и Ривуар. Оптовая торговля».

Сейчас как раз время, когда закрывают жалюзи. Дородный мсье равнодушно разрешает дождевой воде стекать со шляпы прямо на пышные усы. Даже на кончиках усов застряли капли.

– Saleté de saleté! Погода – сплошное свинство!

Из глубины двора выбегают в спешке чиновники, словно удирая от великой опасности. Так откровенно и проворно, я бы сказал, с таким обилием жизненного искусства мчаться после окончания рабочего дня могут только парижане. В Будапеште даже при пожаре не наблюдается такой лихорадочной потребности удирать.

– Tiens, il pleut! Смотри, дождь идет! Анн-Клер висит на моей руке.

– Monpti, здесь нельзя оставаться, мы простудимся. Побежим к метро.

– Дьявольская погодка. Кто-то кричит нам вслед:

– Смотрите, ребята, вы насквозь промокнете! Грустная пожилая женщина добавляет меланхолично:

– Им зонта не надо!

Когда мы уже подбегали к станции метро, дождь пошел еще пуще. Мы вымокли до нитки. Анн-Клер еле дышит.

– Monpti, знаешь что… поднимемся ко мне… у меня есть газовый радиатор… устроимся поуютнее…

– К тебе? – Я не верю своим ушам.

– Да, – шепчет она, – только сначала я поднимусь сама, ты подождешь десять минут и поднимешься следом… Чтоб не заметили, что мы вместе. V нас нельзя принимать гостей. Это не то, что у тебя. У хозяина девять детей, и он исповедуется каждую неделю.

На улице Луговых Мельниц она сжимает мою руку.

– Не забудь, второй этаж, комната девять. Сейчас многие возвращаются домой, ты пройдешь незаметно. А tout-à-l'heure!

Сейчас. Сию минуту. Одним словом, до свиданья.

– Да. А tout-à-l'heure!

На этой красивой, мелодичной простой фразе она оставляет меня стоять: à tout-à-l'heure! Я чувствую, что это означает.

После мучительного ожидания в течение нескольких месяцев все оказалось так просто: а tout-à-l'heure!

Она спешит вперед. Отсыревшее пальто плотно приникает к ее стройной фигуре. Какой красавицей выросла эта девушка, как очаровательно ставит она одну ногу перед другой при ходьбе.

(Я же не смогу ею обладать. После столь долгого ожидания это так просто не получится. Тогда, сразу, это было бы само собой разумеющимся, но сейчас.)

Какой-то мужчина оборачивается и долго смотрит ей вслед. Вот так! Она нравится и другим, не только мне. Я убью этого типа, посмей он только заговорить с ней. Но он не решается, только делает большие глаза.

Через десять минут я иду вслед за ней. Сердце колотится как сумасшедшее. Мушиноглазый в отеле «Ривьера» задерживает каждого незнакомца около своего бюро и осведомляется, куда тот идет, хотя визиты дам разрешены.

Если меня спросят, к кому я иду, что мне отвечать? Не могу же я говорить: «Je monte chez Mademoiselle Ann-Claire Jouvain. Я иду к мадемуазель Жовен». Милая маленькая барышня. Я назову тому, кто спрашивает, выдуманное имя. «Простите, здесь живет мадемуазель Робеспьер? Нет? Пардон, я ошибся».

Я быстро проскальзываю сквозь вестибюль гостиницы.

Лестница находится совсем рядом с конторкой. Я не смотрю ни вправо, ни влево. И поднимаюсь наверх. За мной определенно наблюдают.