Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе - Акакий Гецадзе

Честные поле и виноградник и бессовестное небо

Не буду вам, дорогие, докучать рассказом о том, как убивался я по бедным своим родителям, знаю, — поверите и так, как неподдельно было горе сыновнее. Однако соседи всё не унимались, Чесали языки на все лады, честили меня на всех перекрёстках и бездельником называли, и лентяем, непутёвым, и погубителем отца-матери, и какой только напраслины на меня не возвели. Не стало мочи моей терпеть, и бросил я упокоенным моим батюшке и матушке такой упрёк:

— Чего это вы, бессердечные, меня покинули, беззащитным сиротою оставили, закрыли, словно слепые, глаза и потянулись за чумой? Не лучше разве было с сыном жить?! Или я и вправду хуже чумы? Как мне теперь быть, как людям в глаза смотреть, научите, — присоветуйте, родимые?

Припомнились тут мне предсмертные отцовские наставления, и решил я начать жить по-новому, так, чтобы не посрамить его доброго имени.

После похорон отправился я в поле и проработал, не разгибая спины, до позднего вечера. Пахал, сеял, пропалывал. Так продолжалось много дней подряд. Домой я теперь приходил только спать. Кукуруза уродилась на редкость высокая, стройная, по нескольку тугих початков на каждом стебле, усы такие, что любой молодец позавидует. Подумал я даже, ежели усы и вправду свидетельствуют о чести, то такого честного поля, как моё, на всей земле не сыскать. А лоза, как девчонка на выданье, расцвела, соком налилась, отяжелела да завилась.

— И где это ты, парень, раньше был? — спрашивает Адам Киквидзе, увидев меня в винограднике, — отца твоего Амбролу блаженного безделье твоё до времени в могилу свело, а ты, оказывается, вон какой сноровистый, знал бы он это, царствие ему небесное, из гроба бы поднялся.

«Тьфу! — сплёвываю я в сердцах, — лопни глаза твои завидущие, тоже мне ещё, привязался!»

— Не виноградник — чудо чудное! — не унимается он.

— И о чём ты только думаешь, дуралей несчастный! — злится на меня Кечо, — урожай на носу, а тебе вино наливать некуда, есть у тебя кувшин, или нет? Нет? Ну вот что, в следующую пятницу сходим на базар, я туда за чувяками собираюсь, выберем самый большой да вдвоём и притащим.

Вечером в пятницу привезли мы с ним на арбе огромнейший кувшин, бабы как увидели это, ну квохтать, ну причитать:

— Ох, Елисабед, ох, сердешная! Не дождалась ты такого счастливого часа! Встань, погляди на сыночка своего, какой из него, врагам на зависть, хозяин получился.

И правда, работал я, не жалея ни сил, ни пота своего. Но неудачи подстерегали меня и не замедлили посетить одна за другою. Кукуруза пахла так вкусно, что на запах её повадился в поле бессовестный барсук, а вскоре на подмогу ему медведь заявился. Обломали они, проклятые, все початки, объелись кукурузой, как могли, а остальное размолотили да по земле рассеяли.

Когда же окончательно поспел виноград, случилось ещё худшее горе. В одну ночь прокатился страшный гром и полил такой ливень, словно небо разверзлось. Смекнул я, недоброе стряслось. Натянул на голову мешок и побежал к винограднику. Только добежал, град начался, крупный, с голубиное яйцо. Небо словно взбесилось. Целую ночь молния сверкала.

— Освети, освети, окаянная, — злобно ругался я, — не то, он не увидит, где самый лучший виноградник!

Эту страшную ночь я провёл не смыкая глаз. Эх! Лучше бы уж не рассветало. Глянул я, и сердце у меня упало: все лозы были похожи на людей, иссечённых розгами. Проклятый град! Неужели ему обязательно нужно было побить мой виноградник! Ведь рядом был виноградник Кечо. Клянусь вам совестью, град не побил в нём ни кисточки!

От обиды я горько заплакал, но что пользы лить слёзы, разве что наполнить ими привезённый с базара кувшин? Ну, бог с ним, что было, то было!

В виноградник пришёл Кечошка, посмотрел вокруг и обнял меня:

— Не горюй, — сказал он с улыбкой, — прибыль и убыток, говорят, рядом ходят, ты только, брат, сумей вино пить, а уж добро наше мы как-нибудь поделим.

Были у меня, если помните, любящие дядька с тёткой, но к тому времени переехали они из Сакивары на берег моря, там, говорят, земля родит лучше, так что остался я одинёшенек, а дядю с тётей заменили мне Царо и Лукия. Царо готовила обед, подметала дом и двор, стирала и шила мне рубашки, словом была настоящей матерью.

Помнится, ребёнком как-то подбросил я под ноги Кечо лягушку и всё приговаривал: «Кто лягушку раздавит, у того мать помрёт». Хорошо, что не исполнилось моё заклинание. Не то я, несчастный, сейчас бы совсем пропал, кто бы присмотрел за сиротою безутешным?!

Цыплячий писк и гусиная ветчина

Осенью, когда собрали урожай, заявился ко мне Кечошка, смотрит на меня как-то странно и ухмыляется беззубым своим ртом.

— Ты чего, — спрашиваю, — смеёшься, пистолет?

А он в ответ:

— Брат ты мне, Караманчик, или не брат, скажи честно?

— Ну, допустим, брат, а что из этого?

— А коли так, ты должен помочь мне в одном деле — дом свой хочу вверх тормашками перевернуть.

— Не пойму я тебя, чудное ты что-то говоришь. Не томи душу. Скажи толком, что ты задумал?

— Говорю тебе, дом я перевернуть решил вверх тормашками.

— У тебя, я вижу, с каждой новой луной такое случается! Ты… того… не свихнулся ли?

— Хи-хи-хи! — снова смеётся он. — Жениться я решил, вот что, мой хороший, а женитьба, как сказал мудрый Молла Насреддин, всю жизнь человека переворачивает. Понял теперь?

— Понял, уж как не понять. Да только ты с этим не торопись, подумай хорошенько, осмотрись, не маленький ведь, жених поди!

— Известное дело не маленький. Пока, сказывают, рога не вылезли, бык завсегда телёнком кажется. Отец мой в этих годах меня уже имел, вот так-то. Одним словом, должен ты мне помочь невесту найти, и всё.

— Ещё раз тебе говорю, не торопись, погоди…

— Заладил тоже — погоди, погоди! А чего ждать-то? Когда мне будет столько лет, сколько дедушке моему было, на что мне тогда женщина, а?

— Ну, как знаешь, я своё сказал… Держись, раз уж так, степенней, не то, как станешь, к примеру, на смотринах своим беззубым ртом нужно не нужно склабиться, кто за тебя девушку отдаст?..

— И-и… тоже мне придумал! Лошадь я что ли, чтобы в рот мне заглядывали да зубы считали?

— Я своё сказал…

…Вы, дорогие мои, должно быть, помните жену Кечошкиного дядьки тётушку Элпите, ту самую, на свадьбе которой никак не может вспомнить, был он или не был Адам Киквидзе, так вот Элпите добровольно вызвалась быть племяннику своему свахою.

Решили мы не мешкая пуститься на поиски невесты и уговорились встретиться со свахой у моста, ведущего к Квацхути. Как приблизились к крепости Хидикари, зажмурил я невольно глаза, — вспомнился мне тот скорбный день, когда навсегда потерял я мою Гульчину. Хорошо, однако, что в себя пришёл и глаза открыть вовремя догадался, не то мог бы с обрыва слететь да шею себе сломать. И понял я тогда, что мысли о Гульчине не сулят мне ничего хорошего. Недаром Кечошка мне всегда говорил: «Брось, брат, далась тебе эта поповская жаба»!

Остановились мы в одной семье. Тяжёлые тесовые ворота отворила какая-то тоненькая, миловидная девушка. Элпитэ нам глазами показывает, это, мол, и есть невеста! Кечошка тут же ко мне оборотился, во весь рот улыбается, чувствую — нравится ему девушка. Да и мне, чего греха таить, она очень понравилась. Вскорости нас за стол усадили и угощать стали по всем правилам. Поели мы и выпили вино, повеселились, как следует, потом родители со свахою удалились на вторую половину дома. А Элпитэ вскоре вернулась.

— Как дела? — бросился к ней жених. — Парень или девка?

— Не знаю, говорят, жених нам понравился, да спешить некуда, поглядим — присмотримся, а там видно будет.

— Чего там присматриваться? — нахмурился Кечо. — Человек за час не переменится.

— Счастливчик ты, Кечули, некоторые годами невесту себе присматривают, а тебе вот как повезло, — вздыхаю я.

Посоветовались мы и решили в тот же день устроить обручение и обед, тем более, что припасённые для такого случая золотые серёжки были у Кечо с собой.

Сваха снова пошла к родителям невесты, но тут же возвратилась расстроенная.

— Отказали! — неожиданно выпалила она и сердито посмотрела на меня.

Оказывается, и родители, и сама невеста сначала принимали за жениха меня.

— Нет, нет, нет, — замахала руками будущая тёща. — За этого беззубого я дочь свою не отдам!

На этом всё и кончилось.

— Говорил же я тебе, дурачина, смейся поменьше, — сердился я на незадачливого жениха.

Домой мы возвращались унылые и печальные, как после похорон.

— Клянусь честью, не моя в том вина, — оправдывался я всю дорогу. — Просто не чувствовал я себя женихом и держался свободней, это видно им во мне и понравилось. А так-то. Ну чем я лучше тебя? — В глубине души я, конечно, понимал, что это не так, но…