Гнездо орла - Елена Съянова

— Кого, тебя? — Он холодно засмеялся. — Старая песня! С новыми словами? Теперь я кандидат тебе в мужья и красная тряпка для Адольфа? Ты смешна. Все! Ступай в зал, а то подхватишь воспаление легких.

— Я смешна. Но я хоть что-то еще делаю.

Он молча застегнул мундир и сам ушел в стеклянные двери. Юнити подняла бутылку, сделала несколько глотков. Ее бросило в жар — от его грубости, от своего бессилия. Дико и страшно было стоять так, посреди ледяной террасы, с бутылкой в руке и глядеть в замутненную светом ночь.

…Грета уехала, Эльза ушла в свой мир… А что ей делать?

Юнити не вернулась в зал, а, накинув шубку, пошла вверх по заснеженной аллее к «Чайному домику», глядящему на расцвеченную огнями виллу одним теплым желтым глазком. Только что, перед нею, туда вошли Магда, Эльза, Герда Борман и сам Борман, сразу же занявшийся растопкой камина.

Как Мартин не любил подобных беспорядков! Что бы стоило дамам предупредить — было бы уже и тепло, и светло, и красиво. Тем более что следует ожидать скорого появления фюрера, который, конечно, не пропустит эту «тайную вечерю».

Гитлер уже сказал ему и Гессу, что устал от «толкотни», что от улыбки у него «сводит челюсть» и что дамы «отлично придумали». Пусть Геринг на два часа возьмет на себя роль хозяина, Эмма — хозяйки; им помогут Риббентропы.

Камин быстро разгорелся. Дамы сняли шубы, адъютанты принесли ящики с вином, фруктами и живые цветы.

Гитлер пришел с Гессом и Керстеном. Он громко смеялся (само по себе уже редкое явление) и выглядел возбужденным. Быстро окинув взглядом маленький зал, он как будто не нашел в нем кого-то и не сумел скрыть разочарованья. Когда через несколько минут послышались шаги и приоткрылась дверь, он заметно напрягся, глаза снова блеснули… Но это заглянул Геббельс.

Извинившись, Йозеф попросил Магду выйти к нему в соседнюю комнату. Оказалось, что молодые адъютанты, бегая с ящиками к павильону, раскатали в одном месте крутую дорожку, и Йозеф, добираясь сюда в одиночестве, поскользнулся и упал, сильно ударившись спиной.

Геббельс ненавидел такие приключения. Мучительно стыдясь своей физической неловкости, он всегда и от всех скрывал их. Кроме Магды.

…Когда он молчал и у него что-нибудь болело, он был похож на мокрую птицу, сердитую и жалкую, и Магда принимала его таким без тени раздражения. Возмущал он ее, когда, прицепив павлиний хвост, принимался выводить свои «трели». А в последний год он подобное наловчился проделывать и с ней…

Она хотела позвать к нему Керстена, но Йозеф попросил только раздобыть ему какого-нибудь обезболивающего и молчать. В это время появились Лей с Ингой. У Роберта всегда имелись при себе всевозможные препараты, которые сам он потреблял горстями. Лей ничего слушать не стал, а, отправив дам в гостиную, сам прошел к Геббельсу. Довольно скоро оба присоединились к обществу. Возможно, в другое время подозрительный Гитлер и поинтересовался бы, что там за заминка. Но сейчас «какая девушка!» — только и стояло в его глазах, блестевших, как в разгар какой-нибудь воодушевляющей речи, да и то в прежние годы. Глаз он не сводил с Инги, сидевшей с дамами, и все его слова обращены были к ней одной. А говорил фюрер не смолкая.

Живопись, музыка и философия; архитектура с экскурсами в историю, собственные мечты о будущей гармонии немецких городов, его самые любимые планы и проекты, которые присутствующие знали наизусть… Слова изливались из него, как тугие струи фонтана. Было время — между 1932 и 1934 годами, когда такие же «песнопения» возносились в честь другой женщины — леди Юнити, Валькирии.

Тогда она решила, что нашла своего воина-героя, и готовилась ему служить. А сейчас равнодушно взирала на разгорячившегося Адольфа, удивляясь лишь тому, что могла так обманываться и разглядеть нечто «мифологическое» в обычном мужчине, вожделеющем по свеженькой девочке.

«Но эта девочка все же не такая дурочка, как я, — подумала Юнити, заметив, как Инга несколько раз бросила на Роберта быстрый вопросительный взгляд. — Хотя… и она, кажется, думает, что нашла себе „героя“».

Посреди разглагольствований фюрера Лей встал и вышел покурить. Его проводили, как всегда, завистливо-недоуменными взглядами. Юнити последовала за ним.

— Похоже, мы там с тобой лишние, — заметила она.

— Накинь шубу, я хочу тебя кое о чем спросить, — сказал Роберт. — Скажи мне вот что, — продолжал он, когда она вернулась. — Отчего ты как-то раз назвала Грету коммунисткой?

Юнити не удивилась вопросу. Она его ждала.

— Однажды я услышала, как Грета объясняет детям суть трех мировых порядков — фашизма, коммунизма и демократии. Отсюда и сделала вывод.

Он нетерпеливо ждал.

— Фашизм — это когда хорошо только избранным, лучшим, а остальным — не очень. Коммунизм — когда всем одинаково не очень. А демократия — когда хорошо худшим, а лучшим и остальным — не очень.

— Это она так объясняла? — уточнил Лей.

— Да, она.

— И что же?

— Анна сказала, что если лучшим хорошо, а остальным — не очень, то лучшие не лучшие. А если худшим хорошо, то это не правильно. А Генрих сделал вывод: пусть лучше всем будет одинаково, тогда все вместе постараются и сделают, чтобы стало хорошо.

— О, господи! — Лей бросил сигарету и стиснул ладонями виски. — Три часа голова не болела. Как будто стукнуло… Теперь надолго. Спасибо. Ты мне ответила. Пойдем.

— Я еще подышу.

Он снова ушел, и она осталась в одиночестве, на склоне обдуваемого ветрами холма, с которого видны были мерцающие огоньки Зальцбурга.

…А что делать ей?! Сорваться вместе с ветром и лететь в ледяных потоках над цепями гор в пустую Валгаллу, где больше некому прислуживать на пирах? Что делать Валькирии, не нашедшей героя в самой грандиозной из битв?

В течение января — февраля 1939 года эмиссары президента Чехословакии Эмиля Гахи и члены кабинета нового правительства Берана ездили в Берлин и всякий раз возвращались «ощипанными». С ними Гитлер придерживался уже блестяще показавшей себя тактической игры. Решения фюрера для обдумывания сообщал иностранным представителям Роберт Лей, как «воплощение» тела и массы немецкого народа, — в приватных беседах, на приемах, за бутылкой. Затем на эмиссаров наезжал танком Геринг в форме главы люфтваффе, часто его сопровождал зверообразный Шперрле со своей улыбкой. И только после этого в игру включались официальные лица из «бюро Риббентропа» и он сам.

Так продолжалось до 18 февраля. Утром чиновник министерства иностранных дел Германии передал чехословацким дипломатам документ о предоставлении их стране гарантий независимости на условиях выхода из Лиги Наций, присоединения к «антикоминтерновскому пакту», сокращения армии и т. д. Дальнейший сценарий, по которому следовало вручить Гахе ультиматум об отторжении Чехии и Моравии, пока находился «в работе». Устроив в своей берлинской резиденции прием, Роберт Лей громко и внятно представил фрау Лей и гостям Фердинанда Дурчанского, одного из лидеров чехословацких фашистов, как «уполномоченного словацкого правительства». Другому лидеру, Иосифу Тисо, тоже приглашенному в гости, он тут же продиктовал текст телеграммы, которую тот обязан будет отправить лично Гитлеру до 14 марта:

«Испытывая огромное доверие к вам, вождю и канцлеру Великогерманского рейха, Словацкое государство отдает себя под вашу опеку».

Чехословацкие фашисты взялись за дело, и с 10 марта в Словакии была фактически установлена военная диктатура. Дурчанский уведомил Гитлера об официальном отделении Словакии и попросил «защиты». Через три дня словацкий парламент провозгласил независимость Словацкого государства. А еще утром того же дня Тисо послал Гитлеру ту самую телеграмму не изменив ни слова. Гитлер подтвердил ее получение и назвал этот день «величайшим в своей жизни».

14 марта Риббентроп передал чехам германский ультиматум, а Гитлер уже по-хозяйски вызвал к себе в Берлин Гаху и министра иностранных дел Хвалковского. Когда те прибыли, вручил им документ о включении Чехии и Моравии в состав рейха и велел подписать. Гаха пытался протестовать.

— Переговоров больше не будет, господин президент, — оборвал его Гитлер. — Это время закончилось. Я уже подписал приказ войскам перейти границу.

— Подписывайте, господин президент, — спокойно произнес Геринг. — Иначе и я отдам приказ — бомбить Прагу.

Гаха побледнел и пошатнулся. Более крепкий Хвалковский поддержал его под руку. В результате свет увидел следующий документ:

«Обе стороны высказали единодушное мнение, что их усилия должны быть направлены на поддержание спокойствия, порядка и мира в этой части Центральной Европы. Президент Чехословакии заявляет, что для достижения этой цели и мирного урегулирования он готов вверить судьбу чешского народа и самой страны в руки фюрера и германского рейха».