Тюрьма (The Prison House) - Джон Кинг

Когда я просыпаюсь, уже стемнело, и мои друзья просовываются в дверь и говорят мне, что пора ужинать, и я гоню прочь этот глупый сон, и я рад, что общаюсь с такой хорошей компанией. Мы сидим в столовой, но я больше не могу в себя ничего впихнуть, мой желудок уменьшился, а качество и количество этой еды слишком высокое. Они сосредоточились на своих кушаньях, и между нами повисло неуютное молчание; и я спрашиваю их о работе, хотя знаю, что не нужно прерывать их за едой, и они говорят, что это тяжело, вначале придётся тяжко, но я привыкну. Они надеются, что найду в себе силы, и я киваю и говорю, что я не против попотеть, я втайне надеюсь оказаться на равных со всеми остальными парнями, я ослабел, сидя на тюремной диете, и не хочу упасть лицом в грязь. Мои друзья прибавили в весе и выглядят подтянутыми. Я возвращаюсь в корпус, иду под душ, вода неизменно горячая, и буду стоять под душем столько, сколько захочу, каждый вечер с шести до семи и в любое время дня по воскресеньям. Здесь много кабинок, и у двери стоит надзиратель, вдобавок на потолке висит камера наблюдения. Я стираю из памяти плохой сон и стою под водой бесконечно долго, чувствую, как впитывается тепло, и я снова умиротворен, как я и обещал, я буду принимать душ каждый день, чтобы вымыть холод из своих органов, я никогда не забуду, каково мне пришлось в Семи Башнях. Наконец я вытираюсь и одеваюсь, возвращаюсь в камеру и сажусь на кровать, вынимаю свой талисман удачи и долгое время неотрывно смотрю на него, жду, пока закроют дверь, а потом готовлюсь ко сну.

Ожидая утреннего перезвона, я вижу тонкие полоски металла, свисающие с яблоневых ветвей, на обочине фруктового сада варится сидр, я вспоминаю мертвое дерево во дворе корпуса Б, превратившееся в камень. Вероятно, быть забытым хуже, чем быть игнорируемым. Я думаю о том, как я был плохим мальчиком и вырос в жестокого человека, и это должно быть в моих генах, и я размышляю, передастся ли это отклонение дальше. Маме и Нане, должно быть, стыдно за меня, вот только любовь часто не знает стыда, и когда я был ребенком, мой папа прислал мне открытку из Америки, а потом через какое-то время он прислал открытку из Индии. После этого я больше никогда о нем не слышал. Он может быть в Америке, и я думаю, что он едет по автостраде с холодным пивом в руке, обняв Долли Партон, или сидит, скрестив ноги, в индийском ашраме, десять дней как одно мгновение, он забылся святыми видениями. Вероятно, он уже умер.

Сегодня перерождение, и вскоре я окажусь в оливковых рощах и виноградниках, буду расплачиваться за те мерзкие злодеяния, которые я совершил на чужой территории, стану надежным работником, который никогда не напивается, и не бранится, и холит и лелеет жизнь, принимает на себя серьезно даже самые мелкие обязательства, тип честного работяги, который скорее умрет, чем подведет своих товарищей или покинет свою семью. Я прошел через тяжелые времена, и Директор -добродетельный человек, который дал мне шанс искупить свои грехи; и когда я думаю о горящих спичках, мне становится плохо, Папаметрополис в своей ГУЛАГовской пижаме, но это несравнимо с воспоминанием о том доме, выстроенном из кирпича, и известки, и взрывающегося стекла, и я отдаляюсь от городов и возвращаюсь в поля, иду к сосновому лесу из детской книжки, через ровную площадку к качелям, и ледяной горке и лесенке для детей.

Я слышу тиканье, слушаю, как в радиаторе циркулирует масло, и я могу выращивать здесь растения, взять несколько семян подсолнечника или перца, конского каштана или кактуса и создать в камере Оазис. И я думаю про холод, про грязный мир Семи Башен, про постоянный шум и страх, про безумие Али Бабы и Мясника и Булочника, про старика-сицилийца и молодого итальянца, про Живчика и Милашку, про Жирного Борова, торгующего герондосом, про плюшевых бандитов и мраморных людей, через все это проходит Гомер Симпсон, гоблины и крысы из сафари; и я поражаюсь тому, что я стал частью всего этого, ферма превосходна, но в ней нет страсти, хотя страсть плоха, а скука – хороша. Я повторяю эту мантру. Семь Башен и эта безымянная рабочая зона – два различных мира, прошлое и будущее, и оба они – часть настоящего. Я думаю о нашем сгоревшем доме и о своей умирающей матери; и это видение не уходит, я все эти годы хранил и скрывал свое преступление, и все эти годы идут не в счет. Но работа поможет забыть все это. Тяжелая, изнурительная, монотонная, исцеляющая душу работа.

Когда наконец раздается перезвон, колокола звонят по-другому, сирены извещают о бомбежке; и я моюсь, и надзиратель выдает мне тяжелые ботинки, спецодежду и толстые перчатки; и я беру все это, и мои мысли полны наивных мечтаний: я всегда мальчик, тянущийся обратно к дому. Папа воскресил воспоминания, которые лучше было бы подавить в себе; и я ненавижу его за это, и в долю секунды приходит прозрение, что он – один из ответов, что это не Элвис и не Иисус, а псих в пижаме; и может, его парни-мартышки – на самом деле не гоблины, и я помню человека, который сказал мне, что меня вызывают к воротам, а здесь что-то не так; эта мысль скребет меня и не дает покоя, и я надеваю рабочую одежду, и барьеры рушатся; и я сижу на кровати, обхватив голову руками, воскрешаю в памяти тот момент, это было где-то через неделю после того, как умерла Нана; и она отправилась на небеса, и каждую ночь я лежу с открытыми глазами, я просто не могу уснуть, потому что она исчезла, и я скучаю по ней; и когда люди умирают, они сгнивают и превращаются в пыль; и мама все время плачет, она говорит, Нану похоронили на кладбище, и как-нибудь, когда я стану старше, мы пойдем и повидаемся с ней; и мне надо быть сильным, и ночами я думаю о том, как она лежит там, под землей, и должно быть, замерзла, я надеюсь, что ее гроб сделан из прочного дерева; и я вижу ее лицо, оно гниет, и остается лишь череп, и она выглядит, как мартышка, а гоблины шепчут из-под кровати; и я хочу знать, превратится ли Нана в такого же гоблина, и она могла разговаривать с мертвыми мужчинами и женщинами, которые приходили навестить ее; и она передавала их слова с того света, она твердо верила в жизнь после смерти; и я точно знаю, что она никогда не превратится в гоблина, но мне жаль ее, потому что, должно быть, она замерзает, она лежит в темноте без всякого тепла и света; и я думаю о том, как мы разводили огонь в камине нашего старого дома, в котором мы жили раньше, и хотя и было холодно, в той передней комнате было тепло и уютно; и это мои детские воспоминания и часть моей личной истории, лучшие дни моей жизни; и тот дом не принадлежал ей, так что однажды нам пришлось переехать в этот дом, и он другой, более современный и теплый, но без камина; и я скучаю по тому, как мы разводили огонь с Наной, по утрам мы выскребали совком и щеткой, а с помощью углей, и дров, и газет можно развести большой костер; и вечером я поджигал его, и два моих самых ярких воспоминания с Наной, как мы разжигаем огонь в том старом доме и как мы смотрим из окна нового дома, как на улице падает снег; и когда она уехала из старого дома, два человека, которым он принадлежал, пришли и срубили маленький скворечник позади сада, на самом деле это был не скворечник, устроенный высоко на дереве, а наскоро сколоченный домик рядом с угольным сараем; и я смотрел, как он горел, когда ты маленький, такие вещи легче пережить, и они не значат для тебя столько, сколько ты придаешь им, когда становишься старше, нет, это ничего не значит, в самом деле ничего; и я все еще думаю о нашем старом камине и о том, как сильно Нана его любила, и может, она смотрит за мной, и в эту ужасную ночь я не могу спать, я иду в гостиную, и беру газеты, и складываю их в пластмассовую миску, в которую мы иногда собираем яблоки; и я нахожу у мамы спички, и это фишка взрослых – все время говорить детям, чтобы они не играли со спичками; и это правильно для младенцев, но я зажег огонь и я знаю, что делаю, я смотрю, как горит бумага; и я погружаюсь в эти языки пламени и в их очертаниях я вижу лицо Наны; и мне тепло, и я подкидываю еще газет, чтобы пламя не погасло, и сажусь в кресло и засыпаю.

Подан завтрак, но я не голоден.

Пожарники вытаскивают меня на улицу, и я кашляю и задыхаюсь; и мне плохо, но я не могу проблеваться, я ищу маму, а там пожарные машины, и полиция, и весь дом в огне, и мама умирает на моих глазах. Я убийца. Я убил свою собственную мать.

Я иду за Элвисом и Иисусом и становлюсь вместе с группой из двадцати человек в конце нашего барака, прибывают два надзирателя, они должны отвести нас на работу. Парни выглядят подавленными, и новизна неминуемо стирается, мы привыкаем к переменам и принимаем все как должное, но я не позволю этому произойти; я обещаю, что я буду помнить о том, как сильно мне повезло, я буду ценить любую мелочь, которая даруется мне, и это мое новогоднее решение, которое я не принял в Семи Башнях. Работа вытесняет все дурные мысли, мозг концентрируется на поставленной цели и не забивается дурными и ненужными мыслями, и загадками, и сомнениями – ты никогда не избавишься от меня, мы принадлежим друг другу, ты бесполезный сопливый бродяга – и я готов начать, моя кожа чиста и зубы вычищены, я готов решительно взяться за работу, забыть обо всем и работать, пока не упаду от изнеможения. Я хорошо проведу время. Каждый день считается за два, и любую цену можно уплатить за свободу. Я везунчик, я стою в воротах, я снова на развилке, и в этот раз я выбираю правильный путь. Я несокрушим.