Хасидские предания - Мартин Бубер

«Ни ангел, ни серафим не знают, – отвечал равви Шеломо. – Но Шеломо бен–Юта знает. Но, обещаю тебе, когда придет мой черед, ни одно создание об этом не узнает». На следующий день Чернобыльского равви должны были выпустить из тюрьмы. Распрощавшись с ним, равви Шеломо пошел к начальнику тюрьмы, дал ему четыреста рублей, весь брачный дар, и в результате его друга освободили на день раньше. Затем Карлинский равви поехал с сыном на свадьбу.

О том, что случилось после, ходят разные слухи. Согласно одному из них, за все семь дней свадебного пиршества равви Барух ни разу не упоминал о брачном даре. А когда Карлинский равви уже собирался домой, сын сказал ему: «Ты едешь домой, а я остаюсь у тестя. Что мне делать, когда он спросит о брачном даре?» – «Если он когда–нибудь будет притеснять тебя, – отвечал равви Шеломо, – встань лицом к стене и воскликни: «Отец, отец, тесть притесняет меня из–за брачного дара». И тогда он перестанет его требовать».

Время шло, и ничего не происходило. Но однажды в пятницу вечером, когда равви Барух читал Песнь Песней, а зять стоял с ним рядом, то, дойдя до слов «мирровый пучок», равви остановился и слегка зашевелил правой рукой возле левой, словно считал бумажные деньги. Затем он опять вернулся к Песни Песней. Зять же не смог с ним оставаться, побежал в свою комнату, встал лицом к стене и произнес: «Отец, отец, тесть притесняет меня из–за брачного дара». И с того момента его оставили в покое.

САМОЕ ДУРНОЕ

Равви Шеломо спросил: «Каково самое дурное из дел Зла?» И сам себе ответил: «Заставить человека забыть, что он – сын царя».

КАК ЛЮБИТ ГОСПОДЬ

Говорил равви Шеломо: «Если бы я мог возлюбить величайшего из цадиким так, как Господь любит последнего из грешников!»

ВЫШЕ НА ЛАДОНЬ

Когда равви Шеломо из Карлина остановился в Доме Учения в городе Добромысле, что около Лозны, где в то время жил его старый приятель, равви Шнеур Залман, то в пятницу равви Залман сказал пришедшим к нему хасидим: «Сегодня я не равви, ибо святой цадик, наш наставник равви Шеломо, здесь, в нашей округе; сегодня он равви. Поэтому поезжайте в Добромысл к нему на субботу». Хасидим так и сделали и провели все три субботние трапезы за столом Карпинского равви. И хотя он не сказал ни слова поучения, как это делал их учитель, дух их объял свет святости, не сравнимый ни с чем другим из испытанного ими ранее. За третьей трапезой, перед благословением пищи, равви Шеломо стал читать псалом, начинающийся словами: «Основание его на горах святых» и заканчивающийся: «все источники мои в тебе»*[244]. Так истолковал это цадик: «Все, что бьет во мне ключом, – все в Тебе». Тотчас забили во всех хасидим источники духа, который объял их так сильно, что еще долго после этой субботы не могли понять они, в чем разница между днем и ночью. Когда же вернулись они к равви Залману и рассказали, что с ними случилось, их учитель сказал: «Кто сравнится со святым равви Шеломо! Он умеет толковать, а мы толковать не умеем. Кто сравнится со святым равви Шеломо! Ибо он – на ладонь выше мира».

АРМИЛУС

Равви Шеломо часто говорил: «О, если бы только мог прийти Мессия, сын Давида! Ради его прихода я сам могу стать Мессией, сыном Иосифа*[245], который предшествует ему и погибает. Что тогда испугает меня и кого я убоюсь? Разве страшен мне тогда будет какой–то кривой казак?» Люди подумали, что он накликает на себя смерть от руки кривого казака, и очень этому удивились.

Много раз община Людмира просила равви Шеломо приехать к ним, потому что там жило много его друзей. Но равви всегда отвечал отказом. Но однажды, когда из Людмира к нему снова пришли просители – это было как раз на Лаг ба–Омер, тридцать третий день в перечне дней между праздником Пасхи и праздником Откровения, – он, улыбнувшись, спросил их: «А что вы обычно делаете на Лаг ба–Омер в Людмире?»

«То, что принято делать, – отвечали просители. – Все мальчики, маленькие и большие, идут в поля со своими луками и стреляют там».

Равви засмеялся и сказал: «Если бы стреляли вы, то это было бы совсем другое дело! Тогда бы я приехал».

Когда равви Шеломо уже жил в Людмире, русские войска подавляли в той местности польское восстание*[246] и, преследуя разбитых повстанцев, вошли в этот город. Русский генерал дал своим людям два часа на разграбление города. Был канун праздника Откровения (Шавуот), который в тот год приходился на субботу. Все евреи собрались в Доме Молитвы. Равви Шеломо целиком отдался молитве и пребывал в таком возбуждении, что совершенно не видел и не слышал, что происходило вокруг. Неожиданно в окне возникло лицо рослого хромого казака, который посмотрел в синагогу и выстрелил из ружья. В это время равви громким голосом произносил слова «ибо Твое, Господи, царство». Маленький внук равви, стоявший за ним, робко дернул деда за край одежды, и тот очнулся. Но в это время в равви Шеломо попала пуля. «Почему ты побеспокоил меня?» – произнес равви. Когда его принесли домой и уложили в постель, равви Шеломо сказал, чтобы открыли «Книгу Великолепия» («Зохар») на определенном месте и положили перед ним, покуда будут лечить его рану. Так он лежал с открытой книгой до следующей среды – дня, когда он скончался.

Говорят, того хромого казака звали Армилус. Согласно древней традиции, Армилус – это имя злодея, убивающего Мессию, сына Иосифа.

КАНАТ

За несколько дней до того, как равви Шеломо умер от раны, он написал письмо своему ученику Мордехаю из Леховиц: «Приезжай, чтобы я мог посвятить тебя в руководители общины». Мордехай, получив послание, тут же отправился в путь. В дороге он неожиданно испытал чувство, словно канат, по которому он безопасно шел через пропасть, оборвался и он летит в бездну. «Меня разделили с учителем моим!» – воскликнул он и больше не смог произнести ни слова. Люди отвели его к старому равви из Несхижа, имевшему репутацию чудотворца, и попросили его исцелить равви Мордехая, который был на грани помешательства. «Скажите ему, – произнес в ответ равви из Несхижа, – что его учитель скончался. Тогда он выздоровеет». Люди сообщили равви Мордехаю об этом очень осторожно, ибо боялись, что, услышав это, он может что–нибудь с собой сделать. Но как только равви Мордехай услышал о кончине учителя, лицо его снова приняло прежний вид и уверенным голосом он произнес слова благословения, которые принято говорить о скончавшемся, воскликнув при этом: «Он был моим учителем и он им останется!»

БЕЗ МИЛОСТИ

Рассказывал равви Ашер из Штолина: «Мой учитель, равви Шеломо, часто говорил: «Я должен приготовиться к тому, что буду делать в аду». Ибо он был уверен, что лучшего не достоин. И когда его душа вознеслась после кончины на Небеса и ангелы, радостно приняв его, повели в высший рай, он отказался идти. «Они разыгрывают меня, – сказал он. – Это не может быть миром истины». И тогда само Божественное Присутствие (Шехина) сказало ему: «Пойдем, сын мой! Я одарю тебя своими богатствами без всякой милости». И равви Шеломо пошел за Шехиной».

«Я – МОЛИТВА»

Рассказывают.

Однажды в Небесный суд поступила жалоба, что большинство сынов Израилевых совершают молитву без должного усердия. А раз так, то решили вынести следующий приговор: пусть на земле появится царь, который запретит евреям совершать вместе публичные молитвы. Но некоторые из ангелов оспорили это решение. Тогда спросили души цадиким, обитающих на Небесах, и они согласились с приговором. Не согласился только равви Шеломо из Карлина. Он потряс миры силой своей молитвы и сказал: «Я – молитва. Я возлагаю на себя обязанность молиться за весь Израиль». И приговор не был принят.

ИЗРАЭЛЬ ИЗ КОЖНИЦ

Пришла к равви Израэлю, маггиду из Кожниц, некая женщина и со слезами на глазах рассказала ему, что уже двенадцать лет как замужем, но детей еще не имеет. «Что ты собираешься сделать для этого?» – спросил ее маггид. Женщина не знала, что ответить.

«Моя мать, – сказал ей маггид, – была уже в летах, но детей не имела. И вот она услышала, что в городе Апте, путешествуя, остановился Баал Шем. Она поспешила к нему на постоялый двор и стала умолять, чтобы он помолился о даровании ей сына. «Что ты собираешься сделать для этого?» – спросил ее цадик. «Мой муж – всего лишь бедный переплетчик, – отвечала моя мать, – но у меня есть одна прекрасная вещь, которую я подарю равви». Быстро, как могла, она последовала домой и взяла свою красивую шаль, «катеньку», бережно сохраняемую в сундуке. Но когда она вернулась на постоялый двор, то ей сказали, что Баал Шем уже уехал в Мезбиж. Моя мать тут же последовала за ним, а поскольку у нее не было денег, чтобы ехать, она со своей «катенькой» шла в Мезбиж пешком. Баал Шем, приняв от нее шаль, повесил ее на стену. «Хорошо», – сказал он. И моя мать пошла пешком обратно в Апт. А через год родился я».