Записки последнего сценариста - Анатолий Гребнев

Если бы люди эти думали по-другому... тогда это были бы не они.

Кого тут персонально можно укорить? Так жили, наверное, мы все.

Начиналась другая эпоха. Этого еще никто не знал, ну разве что ЦРУ.

А на съезде в тот день, 13-го мая, все пошло своим чередом.

Почему люди выступают? Что за такая сила выталкивает человека на трибуну в нетерпенье сказать что-то именно сейчас и всем? Я не говорю о политических митингах, с этим как раз все ясно. Но наши профессиональные сборища - съезды или еще пленумы, как они у нас называются, секретариаты, симпозиумы и т. п.- почему и здесь столько ораторов, что им всем нужно? Какой прок от их выступлений?

На собраниях, которые я помню и где, случалось, тоже выступал (о чем всегда почему-то потом жалел, но - потом, постфактум) не вырабатывалось никаких реальных программ и решений, которые затем проводились бы в жизнь, и все это знали - и тем не менее "пленумы" собирали обычно полные залы, и помнится, как в зависимости от того, "кто выступает", происходил отток из зала в фойе или, наоборот, из фойе в зал... У нас нет ни общественной, ни уличной жизни, жаловался еще Чехов, и это верно, увы, до сих пор - и сейчас даже больше, чем раньше. Пленумы, вслед за которыми ничего не менялось, были своего рода отдушиной, возможностью и повидать сразу всех, и что-то услышать с трибуны - чаще всего то, что и без того уже знали все, но каждый раз в новом ораторском исполнении, с подтекстами, которые так любил зал, а то и с отвагой и риском, приносившими оратору особенный успех: "хорошо сказал!"

Это было чем-то похоже на состязание акынов, словесный турнир, где каждый изощрялся в искусстве устной речи и где, конечно же, ценился остроумный намек, афоризм, эвфемизм, то есть уменье назвать что-то другими словами, в пику начальству, разумеется.

Начальство же относилось к словам ревниво. Меня это всегда удивляло: в стране победившего материализма - такое вниманье к звуку, к словам! Кто что сказал значило подчас больше, чем кто что сделал. Сказал!.. Памятные мне громкие скандалы послесталинского времени, конца 50-х - начала 60-х, связаны, как ни странно, с двумя речами - Алексея Арбузова на каком-то писательском пленуме и Михаила Ромма в ВТО. Оба текста у меня сохранились, тогда они ходили в списках, сейчас даже трудно понять, что уж там такого крамольного. Арбузов построил свою речь на репризе: "Служенье муз не терпит суеты", декларируя независимость художника от сиюминутной "злобы дня". Михаил Ильич позволил себе кое-что покруче: замахнулся на писателя Кочетова - и как же его потом таскали. В книжке Ромма есть даже его "объяснительная" по этому поводу в ЦК, грустно сейчас читать.

Уж не знаю теперь, кто от кого - мы ли от них, они ли от нас заразились этой почти мистической верой в силу слов.

Так зачем же все-таки человек выступает? Что движет им в эти минуты? Задавал этот вопрос и себе - после того, как, уже давши зарок не тратить понапрасну слова и нервы, все же зачем-то тянул руку вверх и шел к трибуне. Тщеславие? Может быть, и оно, куда денешься. Предвкушение приятных минут, когда стоишь в фойе, и к тебе подходят, с пожатьем руки или без: "Молодец, хорошо сказал! Надо б еще добавить то-то и то-то"? Ну, может и так. Неосознанно. Но прежде всего, конечно, вот эта идиотская, неистребимая вера в силу сказанного, поскольку все же, как известно, вначале было слово! Желанье немедленно возразить кому-то, сказавшему что-то не так, ответить, дополнить, поругаться наконец, сказать, сказать!

Зачем - в тот момент не думаешь.

Все описанное относится, как уже понял читатель, к времени прошедшему. Нынче охотников выступать поубавилось, интерес к пленумам заглох: полупустые залы, не то, что прежде. И кто что сказал - мало кого волнует. Сказал - и сказал. Слова подешевели.

И не значит ли это, что мы приходим к нормальной жизни.

Так-то оно так. Конечно. И все-таки жаль. В той, ненормальной, положа руку на сердце, были свои волнующие моменты. Словом, есть что вспомнить.

Речи на Пятом съезде произносились хорошие, то есть выразительные, со всем тем, что нравится аудитории и отвечает ее ожиданиям. Особенный успех имел Ролан Быков. Это было в первое же утро, и он, можно сказать, задал тон. Говорил хорошо, крупно, какими-то весомыми, внушительными абзацами, под аплодисменты. Ролан - прирожденный оратор и, конечно, великий актер. Сейчас, перечитывая его речь (стенографический отчет издан в свое время отдельной книжкой), я не нахожу в ней ничего уж такого особенного, чему следовало так часто и громко рукоплескать. А помню, сам отбивал ладони. "Тут говорили о том, что у нас нет многих прав. Но у нас есть права, данные нам Октябрьской революцией и Советской Конституцией. Мы - хозяева в нашей стране, мы - хозяева в кинематографе!" - отчеканивал Ролан. И - "бурные аплодисменты", как гласит ремарка.

Нет, тут, конечно, был свой подтекст. Не слуги, а хозяева, и извольте с этим считаться. Хозяева здесь мы, а не кто-то другой. Мы!

Но дело, как я теперь понимаю, не только в смысле самих слов, а и в том, как они произносились, какой несли заряд, азарт, энергетику. И в этом Ролану нет равных.

С этой речи, с этих бурных аплодисментов, сопровождавших каждый ее пассаж, и началось, собственно говоря, то, что стало Пятым съездом.

С этого момента зал чутко реагировал на все, что говорили с трибуны. Тот интерес, всегда немножко ленивый и праздный, сродни любопытству, что сопровождал подобные собрания, переходил в какое-то другое качество, как если бы завзятый шутник и острослов к удивлению всех вдруг заговорил серьезно. Зал отзывался на каждое слово, бурно приветствуя все то, что нравится, и столь же страстно "захлопывая" ораторов, когда говорили "не то" или не нравились сами по себе. Бедного Эмиля Лотяну так и просто согнали с трибуны. Не дали говорить Наумову. Что он такого сказал? Лотяну был несколько высокопарен, он поэт, пишет стихи. Не понравилось. А Наумов Владимир говорил, казалось, "по делу". Но вот что: "Молодые люди должны понять, что искусство кино родилось не с их появлением на свет". Или: "...эти молодые критики, которые сейчас много разговаривают (аплодисменты), а мы посмотрим, какой вклад они внесут в наш кинематограф". Аплодисменты в данном случае означают: хватит, кончай! В конце речи, после очередного, вполне бесспорного, кстати сказать, рассуждения - ремарка: "Аплодисменты, шум, свист в зале" - и слова оратора: "Свистеть в этом зале как-то неуместно. Я скажу несколько слов в заключение..." Реплика председательствующего: "Прошу тишины, товарищи!"

Интересно, что выступающий вслед за Наумовым Ежи Кавалерович, представленный как почетный председатель Союза кинематографистов Польши, начинает словами: "Я еще в Варшаве подготовил свое выступление, но под влиянием атмосферы, царящей в этом зале, под влиянием его климата я решил, что читать текст заранее подготовленного выступления не буду".

Это он правильно сделал!

Дальше захлопывали Филиппа Ермаша. В стенографическом отчете эти "аплодисменты" почему-то опущены - может, потому, что были особенно неприличны и вызывающи. Мне рассказывали люди, близкие к Ермашу, что именно в этот момент, сходя с трибуны, наш министр и принял для себя решение о добровольной отставке. Что там ни говорите, мужское решение; оно делает ему честь.

Зал пьянел от свободы, упивался свободой. Особенно безумствовала галерка. (Недаром же на съезде писателей, через два месяца после нашего, билетов на балкон не было вовсе, всех гостей - в зал. Учли опыт!) Я помню мальчиков из кремлевской охраны, их растерянные лица. Они стоят тут на всех съездах, сессиях; такого еще не было. Так, чтоб ходили туда-сюда, хлопали как попало? Свистели?!

К представителям цеха сценаристов - нас выступало трое -зал отнесся более лояльно. И при последующих выборах правления, когда вовсю летели головы, из наших 20 кандидатов не пострадал ни один. Насколько я помню, благополучно прошли и операторы. Вычеркивали режиссеров. Они как-никак на виду. Им досталось, надо понимать, и от своих же коллег режиссеров, и от "угнетенных классов" - операторов, художников, тех же сценаристов и всех остальных. А как еще объяснить?

Впрочем, найти какие-то разумные объяснения тут, конечно, трудно. Первое, что бросается в глаза, это как раз неадекватность. То есть как бы отсутствие причинно-следственной связи. Почему, в самом деле, захлопывали такого-то, а этого и вовсе прокатили на выборах? Никиту Михалкова, например. Или Меньшова. Или Губенко. Ведь никто из них прежде в руководстве не состоял. Люди достаточно независимые. И не заласканные начальством. Как долго мытарили того же Михалкова с "Родней", а Меньшова - с комедией "Любовь и голуби": заставляли вырезать "пьянку", он не сдавался. Да уж и Губенко натерпелся не меньше, чем другие из сидевших в зале. В чем тут дело?

Михалков вступился за Бондарчука, которого обижали на съезде. Ну и что же в том плохого? Это даже красит того, кто вступился!

А Меньшов - тот покрыл обоих: и Бондарчука, и Михалкова. Одного - за неудачную картину, незаслуженно восхваленную, другого - за неуместную "защиту". И вдобавок предупредил, что главные события "развернутся завтра", то есть при выборах. Как в воду глядел.