Моряна - Александр Черненко

— Так и не рассказал ты, — шепнул Матрос Василию, — кто же помог тебе, кто спас?

Василий сурово улыбнулся, показал внезапно загоревшимися глазами на газеты.

Лешка непонимающе пожал плечами.

Василий нетерпеливо потянулся к газетам и осторожно взял одну — с обведенными карандашом словами и целыми фразами; он аккуратно свернул газету и бережно, стараясь не помять ее, как самое дорогое и сокровенное, положил в боковой карман. Это была памятная ему газета, которую читал он перед выходом в море...

Лешка глядел на Василия и не узнавал товарища — лицо его было озарено каким-то необыкновенным, внутренним светом.

— Потом... потом расскажу... — взволнованно прошептал он и посмотрел на Андрея Палыча, который поднялся из-за стола, намереваясь говорить.

Но, как и всегда, Андрей Палыч не сразу начал свою речь. Он неловко переступил с ноги на ногу, поднял на лоб очки, опустил их на переносицу и снова вскинул на лоб.

— Прежде всего... — наконец заговорил он, отодвигая стул и проходя за него. — Прежде всего спасибо за науку Катерине Егоровне. Здорово отчитала она нас и поделом отчитала. Спасибо ей... Но не все наши ошибки и промахи знает она. Я хотел... — Андрей Палыч запнулся, посмотрел на Матроса. — Оно, может, и не к месту сейчас. Но я хотел, мне кажется... — Он говорил тяжело, волнуясь и так крепко сжимая спинку стула, что пальцы его рук стали белыми. — Я хотел сказать о проступке Лексея Захарыча. Он тут, рассказывали, недавно скандал учинил, гульбу с маячником... пьянку! Весь поселок знает об этом. Не положено коммунистам вести себя так срамно. Не положено!.. Правда, он и раньше у нас изрядно выпивал, но ведь теперь, товарищи, эдакое ответственное и важное время...

Лешка стоял за столом, виновато опустив голову, нервно теребя бескозырку.

— Не к лицу коммунисту это, да в такое-то еще время! — настойчиво повторил Андрей Палыч.

Вдруг со стула вскочил Дмитрий Казак и громко, страстно заговорил:

— Но Алексей Захарыч и собрание наше об артели организовал, и про темные дойкинские сборища первым дознался, и городу дал сигнал о непорядках!

— Правильно! Хорошо! Молодец! — Андрей Палыч снова посмотрел на Матроса и, подумав, взволнованно сказал: — И все-таки нельзя, товарищи, пятнать нашу партию — чистую, как чиста сама морская вода. Нельзя, товарищи!.. Осудить предлагаю я проступок Лексея Захарыча — вот что!

— Не об этом сейчас речь! — Из-за стола вышел Буркин и кивнул на окна, в которые то и дело заглядывали ловцы и рыбачки. — Видишь? Не об этом сейчас надо толковать!

— И об этом следует говорить, — сердясь, перебил Буркина Андрей Палыч, — о чистоте нашей надо говорить перед большими делами!

— Согласен! — строго сказал Буркин и снова кивнул на окна, из-за которых доносились встревоженные голоса. — А когда же о делах будем толковать?

— И это дело, — настаивал Андрей Палыч, — очень важное дело!

— Постойте, постойте, товарищи! — поднялась Кочеткова, желая прекратить спор. — Дело ясное. Я предлагаю...

Но тут громко постучали в дверь, из сеней послышался шум, затем дверь широко распахнулась, вошел милиционер, за ним показался изнемогающий Антон, которого поддерживали под руки Коляка и Тимофей. Позади кричали о чем-то ловцы и рыбачки. Лицо Антона было в крови. Потный, он часто и жадно дышал, словно ему не хватало воздуха. Заметив Матроса, ловец глухо застонал, потянулся к нему.

— Откуда ты? — бросился Навстречу Лешка. — Что с тобой?

Антон, хватаясь за грудь, с трудом выдохнул:

— П...п...п-ить...

Он залпом осушил протянутый ему ковш воды, беспомощно опустился на стул.

— Там... на стоечной... гость этот, Васькин дружок, вроде... — Антон передохнул и прерывисто продолжал: — И вовсе не дружок он... Подслушал я, когда чай кипятил... С ним еще четверо, под Гурьев пробираются... бунтовать, возмущать народ... восстание вроде готовить...

Вытирая вспотевшее лицо, он размазывал по нему полосы крови, которая ручейками сбегала из-под шапки на лоб, виски, щеки.

— И оружие у них — целый ящик!.. А я убег... когда все сошли на лед пробивать навал... Думаю, надо дать знать в поселок о смутьянах и заговорщиках... Нагнать их, думаю, надо... Вот и убег...

— Нагнать гадюк! — вдруг неистово завопил Макар, размахивая газетой, порываясь к Матросу.

— Нагнать, нагнать!.. — закричали ловцы, потрясая кулаками, грохоча стульями.

Кочеткова окликнула милиционера, окликнула еще раз, но он из-за шума не слышал ее. Екатерина, отстраняя людей, двинулась к нему.

Но в это время пробившаяся к дочери Маланья Федоровна горячо воскликнула:

— Катюшенька! Родимая ты моя! — и, зарыдав, припала к ее плечу. — Доченька!..

— Маманя!.. Милая!.. — Екатерина целовала мокрое от слез лицо матери, целовала редкие седые ее волосы, растроганно повторяла: — Маманя!.. Родная!..

На какой-то миг в горнице стало тихо... Но вот Екатерина бережно усадила мать на стул, ласково погладила ее, поцеловала в лоб.

— Минуточку, маманя, — волнуясь, прошептала она. — Одну минуточку... Мы сейчас...

Одернув жакет, Екатерина обвела ловцов и рыбачек влажными, поблескивающими глазами и, секунду помедлив, решительно позвала:

— Товарищ милиционер!

Она быстро надела берет, накинула на плечи пальто.

— Куда ты, родимая? — всполошилась Маланья Федоровна, хватая дочь за рукава пальто. — Куда?..

К Екатерине подскочил милиционер.

— Слушаю, товарищ секретарь райкома! — и, козырнув, он застыл на месте.

— Арестовать сейчас же Дойкина! — приказала Екатерина и надвинула на лоб берет чуть ли не по самые глаза.

— Краснощекова и Турку! — добавил Лешка, выхватывая из кобуры наган.

— Быстро, товарищ милиционер! — вновь приказала Екатерина и нагнулась к теребившей за рукав пальто матери, заботливо успокаивая ее.

— А мы на помощь ему! — грозно заявил Коляка и вместе с другими ловцами устремился следом за милиционером.

— Алексей Захарыч! — остановила Екатерина Матроса, который тоже ринулся было за милиционером. — Давай срочно организуй погоню!.. Настичь их! Захватить! Константин Иваныч — с тобой! Товарищ Казак тоже! Сеня вот еще!

— Я еще! — Из-за стола вышел Буркин, свирепо пыхтя цыгаркой.

— И я непременно! — обвязывая голову полотенцем, заявил Антон. — Ничего, ничего со мной не станется! Только малость ударился, когда с торосов полетел...

— Митя! — окликнул Казака Лешка. — Беги за Глушей — на всякий случай с нами поедет. Пусть только побольше положит бинтов в санитарную сумку!

— Мы тоже в погоню! — закричали толпившиеся в дверях ловцы. — Нагоним злодеев!

— Тише, товарищи! — Екатерина высоко вскинула руку. — Тише!

Голос ее звучал твердо, повелительно.

«Вот она, оказывается, какая!» — удивленно подумал Костя Бушлак.

Он впервые слышал ее такой сильный волевой голос, нисколько не похожий на прежний Катюшин — мягкий и певучий.

— Алексей Захарыч отвечает за погоню! — продолжала распоряжаться Екатерина. — Григорий Иваныч — в помощь ему! — Она круто повертывалась то к одному, то к другому ловцу, и от резких движений полы пальто ее вскидывались, словно от ветра. — Андрей Палыч со мной останется! Василий Петрович тоже здесь останется!

— Я останусь?! — вдруг вскричал Василий Сазан, громко ударяя по столу кулаком. — Да я им, г-гадам, должен самолично горло перегрызть!

Он был глубоко потрясен — его дом, его семью, его беспорочное имя использовали враги! Он, казалось, еще более поседел.

— Я им!.. — и, не помня себя, Василий стремглав выскочил из горницы.

Следом за ним бросились другие ловцы.

Глава тринадцатая

Реюшка, переполненная ловцами, быстро скользила по протоку.

По обеим сторонам судна, вдоль бортов, проворно двигались Коляка, Макар, Дмитрий Казак, Кузьма Жидков, отталкиваясь шестами о неглубокое дно протока. На носу реюшки работали Тимофей Зимин, Сенька и Костя Бушлак, разбивая встречные льдины, отводя их в сторону. На корме находились Лешка-Матрос, Григорий Буркин, Василий Сазан.

Из бокового оконца каюты выглядывали то Глуша с перекинутой через плечо санитарной сумкой, то Антон с обвязанной бинтом головой; он был похож на муллу в чалме.

Василий искусно управлял рулем, заставляя судно стремительно лавировать промеж льдин, выводя его на новые и новые пути-проглеи.

— Пошибче, товарищи! Пошибче! — подгонял он ловцов, испытывая жгучее нетерпение скорее настичь врагов и разделаться с ними за поруганную его честь, за нарушенную ловецкую жизнь.

На приморье быстро опускался вечер; солнце, словно раненая птица, падало в далекий Каспий. Камышовое пожарище утихло, — только кое-где низко стлались, будто туманы, черные полосы дыма. Утих и ветер...